– Николас часто рассказывал про тебя, когда еще был копом, – сказала Сиенна Казински Гэхаловуду. – Он очень тебя ценил. Когда он оказался в инвалидном кресле, ему было очень одиноко. Уверена, он бы обрадовался, если бы ты его навестил. Жаль, что ты пришел только теперь, когда он умер.
Из этих слов мы поняли, что Сиенна Казински ничего не знает о нашем визите к мужу перед самой его смертью. Наверное, это было и к лучшему.
– Почему ты не пришел на его похороны? – спросила она.
Гэхаловуд пожал плечами:
– Да, стоило бы.
Помолчав, Сиенна Казински вдруг сказала:
– Когда я в тот день пришла домой, его не было ни в гостиной, ни на кухне. Я позвала его, он не ответил. Я нашла его в кабинете, повсюду была кровь. Он пустил себе пулю в лоб из револьвера. Я ненавидела эту пушку. Он говорил, что это для нашей безопасности. Говорил: “Сигнализация – это хорошо, а пистолеты лучше”. На пюпитре я нашла записку:
Моя Сиенна,
наконец все кончено.
Люблю тебя и спокойно жду в раю.
Николас
Сиенна поднялась и, повернувшись к нам спиной, застыла у окна. Точь-в-точь как ее муж.
– Николас любил сидеть тут в своем кресле, смотреть на улицу. Часами так просиживал. В первые недели после несчастного случая я думала, что не вынесу жизни с мужем-инвалидом. А теперь его нет, и я сознаю, что не могу вынести жизни без него.
– Сиенна, почему Николас застрелился? – спросил Гэхаловуд.
– Думаю, не мог больше жить в инвалидном кресле. Говорю «думаю», потому что знаю: после первых испытаний мы с ним привыкли. Бывало, если мы куда-нибудь выходили, люди смотрели на него с жалостью. Я понимаю, о чем они думали, глядя, как мы входим в ресторан и лавируем между столиками. Но я гордилась. Гордилась, что мы оказались способны и дальше быть вместе, несмотря на его увечье. Некоторые семейные пары ходят на четырех ногах, да никуда не двигаются. А мы шли вперед, в своем ритме. Почему Николас вдруг сдался? Я все спрашиваю себя, не было ли тут чего-то другого… В день смерти к нему кто-то приходил, я нашла в гостиной три чашки и тарелку с моим печеньем, которым он всегда угощал гостей. Не знаю, кто к нему тогда приходил, может, бывшие коллеги. Слишком много воспоминаний, приступ отчаяния? Я никогда не узнаю. Но лучше скажи, что тебя сюда привело, это же не визит вежливости. Ты сказал, что это из-за дела Аляски Сандерс?
– Не буду ходить вокруг да около, Сиенна: меня интересует несчастный случай с Николасом. Задаюсь вопросом, был ли это в самом деле несчастный случай или же покушение …
– Покушение? Но кто мог желать смерти Николасу?
– Именно это мы и хотели бы знать. Возможно, у Николаса были важные сведения о деле Аляски Сандерс. Ты, наверное, знаешь, что сегодня утром освободили Эрика Донована, человека, отсидевшего одиннадцать лет за убийство этой девушки.
– Да, видела в новостях, – ответила Сиенна. – Но как это связано с Николасом?
– Николас сказал, что несчастный случай с ним произошел 30 января 2002 года…
– Да, верно.
– То есть через несколько дней после того, как Эрика Донована приговорили к пожизненному заключению за убийство Аляски.
– Не вижу здесь связи, – заметила Сиенна. – И потом, если кто-то действительно хотел убить Николаса, то почему он не завершил свое дело после наезда?
– Слишком рискованно, – сказал я. – Это вызвало бы подозрения. Полиция бы сразу поняла, что это умышленное убийство. Начала бы идти по следу, быть может, вышла бы на дело Аляски Сандерс. Убийца должен был действовать скрытно.
– Ты тоже расследовал это дело, Перри, – заметила Сиенна. – Почему тебя никто не пытался убить?
– Потому что Николас, в отличие от меня, присутствовал при пресловутом признании подозреваемого, которого мы задержали. Но настоящий убийца Аляски знал, что это признание получено под давлением. Устраняя Николаса, он избавлялся от последнего человека, который мог открыть правду.
– Они про это только что говорили по телевизору: сказали, что в свое время какой-то полицейский выбил признание силой…
– Этим полицейским был Вэнс, – сказал Гэхаловуд. – Вэнс заставил подозреваемого признаться в преступлении, которого тот не совершал.
Сиенна Казински пришла в ужас:
– Неужели Николас во всем этом замешан? Он поэтому покончил с собой?
– Открыто расследование, Сиенна. Но что будет, я не знаю.
– Оставьте его в покое, он умер! Перри, сделай что-нибудь!
– Прости, Сиенна.
Та вдруг недоверчиво уставилась на нас, а потом воскликнула:
– Это были вы! Те чашки, что я нашла в день его смерти, это вы приходили выносить ему мозг всеми этими бреднями! Я не сразу догадалась, но ты сам минуту назад упомянул, со слов Николаса, что несчастный случай с ним был 30 января 2002 года. Если бы ты встречался с ним раньше, Николас бы мне сказал… Значит, вы последние, кто его видел живым.
– Сиенна… – умоляюще произнес Гэхаловуд.
Ее трясло от ярости:
– Уходите отсюда оба! Убирайтесь из моего дома! На вашей совести смерть человека!
Гэхаловуд хотел объясниться, но Сиенна Казински слишком разгневалась, чтобы прислушаться к голосу разума. Я увел сержанта. Нам вслед несся поток ругательств и проклятий Сиенны; это привлекло внимание прохожих и соседей. Пока мы садились в машину, соседка-расистка успела вызвать полицию, и та незамедлительно нагрянула. Я увидел того самого полицейского, который задерживал меня в июне, когда я наблюдал за домом Казински.
– Опять вы? – сказал он.
– Вы очень кстати, – ответил я, – мы должны заглянуть в комиссариат. Предупредите шефа, что мы сейчас будем.
Так мы с Гэхаловудом снова встретились с капитаном Мартином Гроувом, возглавлявшим полицию Баррингтона.
– Что привело вас к нам на этот раз, мистер Гольдман?
– Вопросы относительно Николаса Казински, – ответил я.
– В связи с его самоубийством?
– В связи с его несчастным случаем. Нам нужно знать, кто вел расследование.
С тех пор как шеф Лэнсдейн в июне лично явился за мной в комиссариат, капитан Гроув проникся ко мне некоторым доверием. Ему совсем не хотелось осложнений за несколько часов до уик-энда.
– Сегодня все-таки пятница, – вздохнул он. – Вы не могли бы приехать в понедельник?
– Мы не выйдем из вашего кабинета, пока не получим сведения, которые нам нужны.
Аварию расследовали на уровне местной полиции, этим занимался детектив Пол Рикко; у него был выходной, но капитан велел ему поторапливаться. Через полчаса Рикко явился, в шортах и сандалиях.
– Насколько я помню, ничего особенного в деле не было, – говорил он, провожая нас с Гэхаловудом в подвал, где хранился архив. Он откопал тощую папку с приостановленным делом и протянул нам. Гэхаловуд приметил столик в углу комнаты и разложил на нем листки.
В рапорте содержались в основном сведения, которые у нас уже были: зимним утром, на рассвете, Казински в темноте и под дождем совершал свою обычную пробежку по кварталу. Ему мешали мусорные баки, выставленные на тротуаре, и он решил бежать по проезжей части. Неподалеку от перекрестка с Кэмпбелл-стрит его сбила машина, ехавшая по Норрис-стрит.
– Видите, какое тоненькое дело, – говорил детектив Рикко, – у нас действительно не было никаких фактов. Единственный свидетель – водитель школьного автобуса, только что забравший свою машину из парка.
Согласно записи устных показаний, шофера автобуса подрезала гоночная машина:
Было 6.14 утра, я ехал по Кэмпбелл-стрит. Уже начал сворачивать на перекрестке, как тут с Норрис-стрит вылетела гоночная машина, на полной скорости. С выключенными фарами! Не притормозила у знака и пролетела перекресток. Хорошо, езжу я осторожно, особенно в гололед. Слава богу, смог нажать на тормоз, еле успел. К счастью, детишек позади не было. Я был просто в шоке, но рефлекторно взглянул на номера. Когда все так быстро случается, особо ничего не разглядишь: вы пытаетесь все рассмотреть, все запомнить, а в итоге ничего не видите. Со свидетелями часто так бывает, да? Все, что увидел, несмотря на потемки, это что номера массачусетские. Табличка была белая, немножко отражала свет, и я ясно увидел сверху надпись “Массачусетс”. Меня это поразило почему-то, наверное, я ожидал увидеть табличку Нью-Гэмпшира. Цифры прочесть не успел, машина была уже далеко. Только этот прямоугольник и видно было.
