еще какая-то шумная вечеринка, чтобы раструбить об этом на весь мир?
Она поднимает взгляд, и в нем вспыхивает искра надежды.
– Это ты про свадебную церемонию? Можно просто расписаться, если ты так хочешь. Мне никакие толпы не нужны.
Мне предстоит снова ее разочаровать, и я чувствую укол совести. Но я уже порядком устал повторяться. Она знает, чего я хочу, но будто нарочно снова и снова подталкивает меня к тому, чтобы я сделал ей больно.
– Да дело не только в этом.
Лора с негодованием всплескивает руками.
– Ну ладно, – говорю я. – Представь, что ты меня убедила. Представь, что после многолетних уговоров сыграть свадьбу я наконец делаю тебе предложение. Неужели ты и впрямь будешь счастлива, понимая, что единственная причина, по которой я это делаю, состоит в том, что я устал от всех этих разговоров? Неужели ты захочешь, чтобы я переступил через себя?
Лора скидывает с себя мои руки и всматривается в мое лицо. Этот беспокойный, ищущий взгляд мне знаком – так на меня уже смотрела и она сама, и другие. Те, кто ищет ответов и слов, сокрытых во мне, вот только я совсем не уверен, что они у меня есть.
А где-то в чужом саду раздается радостный детский крик.
Несколько недель назад
Сам не знаю, что привело меня к ее двери, но пять пинт пива и бочка уязвленной гордости могут горы свернуть.
С Дэзом мы распрощались после последней кружки в «Фениксе». Он дошел до той опасной точки, после которой человек либо ударяется в сентиментальность, либо сжимает кулаки, но как бы там дальше все ни повернулось, в тот момент мне было не до того, чтобы ему подыгрывать. Я усадил его в такси и сунул водителю двадцатку.
Я остановился у ее дома на углу площади и посмотрел на часы на церковной башенке. Было уже за полночь, а с того момента, как она ушла из бара, прошло сорок пять минут. Свет в окнах не горел – казалось, за ними вовсе никого нет, но его могли выключить и по иным причинам.
Я пнул булыжник, выбившийся из мостовой.
Выхватил вейп и судорожно затянулся. Мне надо было срочно прийти в себя, и надежнее способа моментально разлить по жилам спокойствие не нашлось.
На вейп я перешел всего несколько недель назад, но уже понял, что ни в какое сравнение с сигаретами он не идет. И дело не только в непривычном потрескивании. Сигареты выглядят шикарно и напоминают о прекрасном прошлом, в них кроется нечто бунтарское и опасное. Джеймс Дин ни за что не стал бы позировать с вейпом. А грызть кусочек пластика – занятие печальное и убогое. Чувствуешь себя эдаким наркоманом без малейшего самоконтроля.
Я несколько раз обошел мощеную площадь, то и дело бросая на дом косые взгляды, на случай если за окнами начнется какое-то движение.
Где-то на пятом кругу из боковой улочки вынырнула фигура, и я сразу узнал Анну.
Я запнулся и ускорил шаг. Она притормозила, бросила на меня быстрый взгляд через плечо и поспешила к дому, и тут я понял, как угрожающе, должно быть, выгляжу со стороны.
Меня и самого это так ужаснуло, что с губ сорвалось хмельное «Эй!». Услышав его, она свернула к церковной ограде, нырнула в калитку и перешла на бег. Видимо, решила срезать путь.
– Эй! – крикнул я, бросившись следом. – Эй, Анна! Подожди!
Услышав свое имя, она испуганно оглянулась. Но, заметив меня, остановилась и, прислонившись к церковной ограде, закрыла глаза, тяжело дыша.
– Господи, – сказала она, прижав руку к сердцу. – Ты меня до смерти напугал.
– Это я, не бойся.
– Что ты себе вообще позволяешь?
– Я что себе позволяю? – Я распрямил плечи и втянул воздух, наполнив легкие до отказа. – А что себе позволяет твой хахаль, отпуская тебя домой одну во втором часу ночи?
– Уж в чем в чем, а в непорядочности я бы его на твоем месте обвинять не стала. Как тебе не стыдно кричать и увязываться за одинокой женщиной в темноте!
– Так значит, вы с ним и впрямь встречаетесь?
Анна сощурилась:
– Да пошел ты.
– Выходит, ты еще на меня злишься.
Она расхохоталась:
– Сам быть со мной не желаешь, но и другим уступать не хочешь!
Я сглотнул:
– Неправда.
– Да что ты? А что ты тогда тут делаешь?
– Ты не понимаешь, – возразил я, спрятав руку в карман.
– Ошибаешься. – Анна расправила плечи и пригладила платье. – Ты ночуешь в моей постели, говоришь, что хочешь быть со мной, что порвешь нынешние отношения, а потом вдруг передумываешь, но не находишь в себе смелости сказать об этом словами. Письменно или устно. Но не переживай – я прекрасно все понимаю.
– Тебе так только кажется, но это неправда.
Она вскинула руки в негодующем жесте:
– А может, это тебе только кажется, что мне что-то там кажется, а на деле я думаю совсем иначе? Ты вообще понимаешь, что люди не умеют залезать друг к другу в головы? Вот почему они изобрели язык. Чтобы делиться мыслями. Попробуй как-нибудь на досуге.
– Ты же знаешь, что я к тебе чувствую.
Она прижалась спиной к церковной стене и вздохнула.
– После двух порций пива Ник становится нежным, прекрасным, таким, каким мне его доводилось знать. Но есть и другой Ник – виртуоз избеганий и молчания, и он-то постоянно напоминает мне о том, почему у нас так ничего и не вышло. – Ее голос зазвучал тише, и она отвела взгляд. – Я-то всегда думала, что все дело в религии, но на самом деле еще до встречи с тобой я бросила все ради того, чтобы быть с человеком. И сделала бы это снова.
Сердце в груди болезненно сжалось, будто в него ткнули лопатой.
– Красиво получилось, как ни крути, – задумчиво улыбнувшись, продолжала она. – У нас все закрутилось в жару – в жару и заканчивается.
– Мне очень жаль, – сказал я.
Она посмотрела на меня с нежностью:
– В том-то вся и беда. Я знаю, что тебе и впрямь жаль. И ты хочешь выговориться, но не находишь слов.
Я потер лицо ладонями.
– Ты меня понимаешь как никто другой.
– Но мне уже не девятнадцать, Ник. А тридцать пять, черт побери, и у меня есть ребенок. Я уже не могу тратить годы впустую.
– Мне очень жаль.
– Да, ты это уже говорил. – Она глубоко вздохнула. – А знаешь, что самое гадкое? Помнишь, я как-то спросила тебя, подхватишь ли ты меня на руки и трахнешь ли у
