трясся, хотя холода явно не замечал. Уцелеем, его матушка с меня шкуру спустит.
Или нет.
– Именно. – Я все же принюхивалась, пытаясь уловить среди дыма ту самую навязчивую нотку апельсина.
Не получалось, да и не могло получиться, но хоть какая-то иллюзия действия.
Я услышала зов Девочки – вот же умница, – когда почти уже решилась выйти к сараю.
След.
Был след.
– За мной, – сказала Бекшееву.
И возражать он не стал.
Правильно.
Не знаю я этих рыбаков. И машины у них уж больно хорошие, да сразу две. И сами они… не внушают доверия.
Совершенно.
Мы опять шли. И в какой-то момент начало казаться, что… что это снова охота. Та, которая с тающим следом. С чужим магом, что петляет, норовя стряхнуть с хвоста.
С кровью.
С…
С Одинцовым, чтоб его, готовым всегда поделиться силой. Да и прикрыть при нужде. Но Одинцов там, на Большой земле. А я тут.
Иду вот.
Девочка стояла, чуть покачивая толстым волчьим хвостом. Она тоненько взвизгнула и ткнулась носом в землю. Опустившись на корточки, и я понюхала.
Ничего.
Влажная земля. Мох… Даже нельзя сказать, шел тут кто-то. Но я ей верю.
– Веди. – Я обняла ее. – И осторожно…
На месте Молчуна я бы уже сменила позицию. Ясно же, что дальше у хутора ждать бессмысленно. А стало быть, нужно искать другое место.
Такое, мимо которого мы точно не сунемся.
Где?
Да там, где он встретил Янку.
– З-знаете… то есть знаешь, я… Я вот начинаю думать, что все-таки действительно оторван от реальной жизни. – Бекшеев не задыхался. Да и кровь моя его подстегивала. Трясло его, скорее, от переизбытка энергии. – Это… всегда вот так? Охота?
– Часто, – ответила, пытаясь не упустить Девочку.
Идти недалеко.
Это ж Дальний. Тут все недалеко.
– Иногда дождя нет.
– Х-хорошо тогда.
– Помолчи, – попросила, и Бекшеев послушно заткнулся.
Толковый. И не трус. Не подлец вроде бы. Это уже много. Еще упертый. Настолько, что не побоялся, что ненормальным объявят.
А вот теперь запах и я ощутила.
Апельсинов.
– Стоять. – Я подняла руку, и Бекшеев замер.
Разумный ко всему. Не пытается лезть с мудрыми советами и доказывать, что ему лучше знать, как оно надо. А это редкость.
Большая.
Я огляделась и, обнаружив тяжелую ель, велела:
– Лезь. Жди.
– Чего?
– Тут пахнет апельсинами. Не чувствуешь? – Он покачал головой. – Попытаюсь добраться. А ты… ты тут. Ладно?
– Это… некрасиво… женщину одну…
– Некрасиво будет, когда тебе башку прострелят. А я хочу пойти по следу.
Настолько хочу, что дрожь пробирает. Мое время. Мой след. И охота тоже моя. Надо было сразу его в город отправить. А теперь только мешает.
Бекшеев посмотрел на меня, вздохнул и полез под эту чертову елку, которая насквозь пропиталась водой.
– Сиди тихо… Мы с Девочкой вернемся. Обещаю. Как только… вниз без тебя не полезем.
Не знаю, услышал ли.
Я сделала шаг. И растворилась в темноте. Правда, не отпускало чувство, что я совершаю ошибку. Очень серьезную. Непоправимую. И…
Запах апельсинов таял в нитях дождя. И я слизала одну. Тот самый… и след явный, как для меня проложенный. Я мысленно потянулась к Девочке.
Охота…
Охота – это тоже искусство. Высокое. Куда там каллиграфии или рисованию. Ни то ни другое у меня не получалось, а вот охота…
Одинцов говорил, что виной всему – моя кровь. Что я просто растворяюсь в лесу.
И да, был прав.
Растворяюсь.
Это несложно. Стать частью чего-то большего. Коснуться влажной коры, зачерпнуть горсть прелых листьев, проведя ею по щеке, стирая собственный запах, чтобы впустить этот. И звуки. В лесу множество звуков. Хрустнула ветвь.
Мелькнула тень в вышине.
И мягкие крылья совы раскрываются, задевая иглы.
Вдох. Выдох.
Сердце стучит ровно.
След… я его вижу. Яркая апельсиновая нить протянулась куда-то вперед. И надо всего-то, что пойти по ней. Туда, где меня ждут.
Но я отступаю в сторону.
Шаг.
И еще один.
Нить почти обрывается, но теперь я не позволю ей исчезнуть. И Девочка идет по другую сторону ее. Я чувствую своего зверя так же ясно, как и лес вокруг себя.
Жаль, что чувствительности этой хватает шагов на пять-десять.
Но ничего…
Мы справимся.
След выводит к дереву. Старое, некогда расколотое молнией надвое, оно все-таки выжило. Накренилось, вытащив из земли темные тяжи корней. И устояло. Даже после вчерашней бури устояло.
Упрямое.
Одна часть его вытянулась параллельно земле, опираясь на толстенные ветви, будто на подпорки. Другая держалась прямо.
А в развилке самое оно для лежки.
Я прищурилась. Запах апельсина улавливался, но слабо. И еще запах человека. Впрочем, его я ощущала этаким эхом, доносящимся от зверя.
Что-то не то было в этом запахе.
Что?
Я всматривалась в темноту до рези в глазах. И решилась-таки двинуться. Осторожно. Плавно. Вписываясь в круговерть сумеречных теней. Дождь ведь тревожит лес.
И старый лист, цеплявшийся за ветку всю зиму, срывается под тяжестью капель. Падает. Задевает тончайшие прутики. И капли стекают по коре.
Мелькает птичья тень.
И ночь разрывается гулким уханьем филина.
Девочка тоже идет.
Ближе.
И еще ближе.
Шаг за шагом.
Вокруг дерева – кустарник, но низкий, в таком не спрячешься. Хотя… там шага три. Успею? Молчун, конечно, спец, но десять лет прошло…
И я даю сигнал Девочке. И та отвечает протяжным душераздирающим воем.
А теперь вперед.
Рывок.
И падение. Животом в грязь. По ней. По корням, что впиваются через куртку. И к стволу. Сердце ухает так, что ничего-то за ним не слышу. А эти годы и для меня не прошли даром.
Расслабилась.
Размякла.
Привыкла к тишине и покою. А тут…
Ствол мокрый. Но запах апельсина становится резким. Он выделяется среди прочих, чуждый месту.
Апельсинов и человека.
Вот только… что-то было не так. Очень не так. Я задрала голову. Темно. И не разглядеть. Но… Девочка вывалилась из темноты, чтобы упереться лапами в ствол. Она поднялась на задних, оказавшись едва ли не выше меня.
И завыла.
Протяжно. Долго. Так, словно плакала.
– Нет, – я замотала головой, – ты ошибаешься… Ты, мать его, ошибаешься.
Я цепляюсь за сучок и карабкаюсь, благо трещина тянется едва не до самой земли, есть на что опереться. И опираюсь. И запах становится невыносим.
Резкий.
До тошноты. Он и прикрывает запах крови.
А Молчун здесь. Лежит в расщелине, спиной опираясь на один ствол, ноги положив на другой. Маскхалат делает его почти невидимым. И винтовка здесь же. Он обнимает ее обеими руками.
И улыбается.
– Ты… – Я прижала пальцы к шее. – Какой же ты ублюдок…
Пульса нет. А вот
