шире.
А потом мы повернули и… Я не бывала внизу, хотя Медведь как-то спускался, скорее из интересу, чем по реальной надобности. Любопытно ему было в настоящей шахте побывать.
Что скажешь.
Внушает.
Потолок над самой головой. Деревянные подпорки у стен, что ребра неведомого зверя, в камень вросшие. Неровный пол. И сами стены тоже бугрятся. Под ногами хрустит камень.
Красный.
– Дальше, чего встала?
– Княжича ты забрал?
– Чего добру пропадать? – не стал отпираться Лютик. – Я его сразу заприметил. Уж больно дар у него… Никогда не думала, что несправедливо это?
– Что именно?
– Что одним все, а другим – хрен с маслом? Вот возьми тебя… ты вот девка молодая, справная. А дар тебе силком раскрыли, да и тебя поуродовали так, что от женской сути ничего-то не осталось.
Знает? И…
– Откуда?
– Я ж не ты. Мне ж знать надо было, с кем я тут… Тебя-то я помнил, но так одно дело в госпитале, где все свои, а совсем другое – с княгинюшкой. Пусть и в отставке.
А смешно.
Я ведь и вправду княгиней стала. А потом и отставку дали. Точнее, сама взяла. Одинцов с его дубовой порядочностью нас бы еще долго мучил.
– А ведь средь благородных, почитай, все-то с даром. Малым, большим… И много ты их видала там, на фронте? Нет. Еще целители худо-бедно, они да, и то больше в эвакуациях отсиживались. А в топку войны пошли от такие дурочки, как ты. Которых поманили сладкою морковкой мести, наобещали горы золотые, а чем за это золото платить придется, о том ни словечка… – Я закусила губу. – Обидно же ж небось было? Там, на балах… все такие прекрасные. И ты. Все молодые, здоровые… И ты…
– Я не сразу поняла.
Врать смысла нет.
А коридор этот все тянется и тянется. И конца ему не видно, и края. Света фонаря недостаточно, чтобы выловить хоть что-то.
– Я… сперва счастлива была. Знаешь, казалось ведь, что все-то теперь наладится. Что… у меня семья. Настоящая. Муж… он меня любил.
– И ты его.
– И я его.
Странно говорить о таком. Не с мозгоправом, которого я обязана была посещать раз в неделю, чтоб, стало быть, предотвратить негативные последствия чего-то там. Не с Одинцовым, которого все это касалось напрямую.
Даже не с Медведем.
А с гребаным свихнувшимся напрочь ублюдком, которому шею бы свернуть. И я бы свернула. Но нельзя.
Мы еще не пришли.
И ответов я не получила.
А шахта пошла вниз. Сперва уклон был незаметен, но чем дальше, тем отчетливей ощущался.
– Тебе рады не были.
– Не были. Хотя я и не особо обращала внимание. Поначалу. Потом уже… Взгляды эти. Вопросы, которые словно бы с подвохом. Смешки… И главное, в морду-то никому не дашь. Свекровь… сетует вслух, что меня не принимают. Я плохо стараюсь. У Одинцова работа. И я тоже хотела.
– Не пустил?
– Да не то чтобы прямо… Отговорил. Ему почему-то казалось, что я должна больше отдыхать. Что мне больше не нужно касаться этой грязи…
Только, как в поговорке, свинья ее везде найдет.
Потом уже, когда все окончательно рассыпалось, Одинцов попытался склеить осколки. И в полицию меня затащил. И место нашел. И стало только хуже, потому что для всех я была – княгиня Одинцова, которой чего-то там приблажилось, а муж, стало быть, и потакает.
В общем…
Хрень, одним словом.
– А у тебя что? – поинтересовалась я.
Душно здесь, внизу.
И жарко.
Причем сперва я даже решила, что это от духоты. Но чем ниже, тем отчетливей становился жар.
А мы спускались.
Ступени, вырубленные в скале. Узкий коридор. И снова ступени. Еще более узкий коридор. Просто ямина с приваренной к ней ржавой лестницей. И снова я лезу первой.
– Так что у тебя? – повторяю вопрос. – Раз уж мы беседуем… Какого хрена ты все это затеял? Из обиды на аристо? И откуда вообще ты тут…
Стены теплые. И это тепло окутывает. От моей одежды, кажется, поднимается пар.
– Стой, – приказывает Лютик, хотя я уже почти не сомневаюсь, что кличка эта краденая, ненастоящая, как и сам человек.
Но останавливаюсь.
– Здесь электрика плохо работает. Там вон лампы стоят. Бери.
Щедрый какой.
А на вопрос не отвечает. Хотя, конечно, с чего бы это? Злодей, который начинает каяться и говорит, существует лишь в книгах. В жизни… Ладно, каяться он точно не станет. А вот поговорить ведь можно, нет?
– Как тебя на самом деле зовут? Или ты забыл свое имя? – Огонек загорается далеко не сразу. Все-таки воздуха внизу маловато. Но вот он вытягивается тонкой нитью. – Кстати, почему лампы? Есть же световые, на кристаллах?
– Здесь фон такой, что ни один артефакт не выдержит. – На этот вопрос Лютик отвечает охотно.
И я оглядываюсь. Так и есть, лицо изменилось. Стало… Мне всегда было страшно оборачиваться, все казалось, что однажды я запутаюсь и не смогу вернуть себя.
Он, кажется, запутался.
И похож на себя прежнего, и не похож. Черты какие-то поплывшие, словно стертые кем-то. Знакомые, но будто смотришь на человека сквозь стекло, дождем затянутое.
– Дар. – Он помедлил. – Родители назвали меня так. Дареный…
– Тоже язычники?
– Да нет, в храм заглядывали. Ты же знаешь, тут порой всего намешано.
Знаю.
Отец в храм не ходил, но в деревнях хватало тех, кто и крестился, и на капище время от времени бывал. Относились к этому пусть и без одобрения, но с пониманием.
Люди слабы.
Богов много.
– И где ты родился? Мы земляки? – Я протянула вторую лампу, и Дар принял ее.
– Нет. И здесь.
– Здесь?
– На Дальнем. Родители… прадеда с прабабкой сюда привезли. Тогда шахты только-только открыли. И никто не знал, сколько там чего. Но это не помешало их хозяину рискнуть. Он просто купил землю. А потом привез на нее людей. Никого особо не спрашивая, хотят ли они переселяться. Становиться шахтерами. У прадеда было большое хозяйство. И двенадцать детей. В дороге умерли трое. Но кто их считать-то будет? Да и новые народятся. Дом им не дали. Землянку разрешили поставить. Еще четверо умерли. Потом зимой от голода… выжил в конце лишь дед. Тогда уже волю всем объявили. Но хитро. Так, что вроде и вольный, а куда с ней идти-то? Чем кормиться. Хозяин же ж предложил работу. – Его огонек зажегся сразу. Но сильно светлее не стало. – У моего деда было семеро детей. Сыновей.
– Дочерей не считают?
– Да. Шестеро пошли в шахты. Из них только один дожил до двадцати трех… моему деду повезло. Дар проснулся. И его определили учиться. Не
