бушевало столько чувств сразу. Счастье, боязнь, смятение, неуверенность… так много слов. Слишком много, думала Ления. Иногда слова ничего не значат.
Он уже спал. Она поняла это, когда он открыл дверь на ее тихий стук. Было поздно, она не хотела будить остальных, но знала: если и разбудит – ничего страшного. Этот дом был для нее самым безопасным местом в мире. Что за мысль.
Но она не могла здесь остаться. Пока не могла. Сможет ли когда-нибудь? Для нее здесь нет роли, нет подходящего дела. Это жизнь Карло, не ее. Рафел сказал, что ее ждет дом в Фиренте, если он ей нужен. И еще есть предложение от Фолько д’Акорси. И корабль, который они строят. Ради Джада. Может быть, даже ради Страни и Ауры Серрана, лежащих в могилах там, где когда-то была их ферма. И ради мести тоже, за их дочь – от ее собственного имени, выбранным ею оружием, в Тароузе.
Но сейчас? Этой ночью, на ранчо возле Бискио? Среди всех слов, мыслей, вариантов выбора, воспоминаний, решений, которые надо принять?..
– Ты достаточно хорошо себя чувствуешь, – спросила она своего партнера, своего друга, мужчину, которого она, кажется, знала лучше всех на свете, – чтобы заняться со мной любовью? Или позволить мне заняться любовью с тобой?
В его комнате было темно, она стояла со свечой в коридоре. Увидела, как его глаза широко раскрылись.
– Ты уверена, Ления?
– Я ни в чем не уверена, – ответила она. – Решила, что неуверенность допустима. Но я знаю, я чувствую, что мне это необходимо.
– Необходимо, – повторил он.
– Я могу уйти, – сказала она.
– Нет. Пожалуйста. Пожалуйста, не уходи, – сказал Рафел, и то, что она услышала в этих нескольких словах, возбудило ее еще сильнее. Он протянул ей руку, и она взяла ее той рукой, в которой не было свечи, и он увлек ее в комнату, а потом, когда она поставила свечу, она привлекла его к себе для первого поцелуя, который они разделили.
Необходимо. Она снова прошептала ему это слово. Она подумала, что страстное желание дает свободу и вместе с тем заставляет действовать.
– Это все изменит? – спросил он позже, когда они лежали вместе на его кровати.
– Изменит? Все всегда меняется, – ответила Ления. – Кстати, ты сейчас очень красивый.
– Это потому, – сказал Рафел, – что здесь всего одна свеча.
Она громко рассмеялась. Хорошо было чувствовать смех, высвобождать его. И верить, что это ей позволено. Что теперь ей многое наконец позволено.
Мы уязвимы, когда так себя чувствуем. Но, по правде говоря, не больше, чем когда жизнь нас ограничивает, сдерживает, приводит в ярость, пугает. В самом деле, все всегда меняется. И обычно это неподвластно нам, детям земли и неба, ведь колесо судьбы все время вращается, и будущего нам знать не дано.
И брат, и сестра плакали утром, прощаясь у ворот. Карло Серране казалось, что у него разорвется сердце, когда он смотрел ей вслед. Но это произошло давным-давно, думал он, его сердце давно разорвалось. По-видимому, это может происходить снова и снова, пока ты не умрешь, и бог не вынесет приговор твоей душе, и не возьмет тебя к себе или не оставит во тьме.
Она обещала вернуться. Он держался за это обещание, как держался за свою семью и за надежду.
Айаш ибн Фарай осторожно пробирался на юг и на восток вдоль побережья выше Сореники. Мальчик, едущий верхом в одиночестве, сильно рисковал. К тому же он был ашаритом. Любое слово, произнесенное вслух, выдало бы его.
Он ехал в сумерках и по ночам; это было опасно по разным причинам, но он считал, что опаснее передвигаться в дневное время, когда его могли увидеть, запомнить, о чем-то спросить. У него не было ни опыта, ни уверенности в том, что он принял правильное решение, но и выбора не было тоже. Он мог только попытаться.
В основном он сторонился больших трактов, двигаясь через поля, или держался опушки леса до наступления полной темноты, выезжая на дорогу, только когда становилось слишком трудно разбирать путь даже при лунном свете.
Та дорога, на которой он в конце концов оказался, была широкой, более ухоженной, и Айаш подозревал, что приближается к цели. К единственному месту, о котором он подумал, когда остался один на чужой земле, где ненавидели его веру и его народ. Они бы также ненавидели и его самого, если бы знали, что он участвовал в налете Зияра ибн Тихона.
Важно было убраться подальше от того места, где все это произошло.
Он пробирался через земли, которыми правил Эрсани, герцог Касьяно на самом юге Батиары. Это единственное, что пришло ему в голову. Айаш знал, что герцог, как прежде его отец, нанимал ашаритов для службы при дворе, для работы на полях индигоферы, в качестве дворцовых стражников или тренеров для лошадей. Братья ибн Тихон и отец Айаша презирали этих людей, как предателей своей веры и народа, но такие люди существовали.
Ему необходимо было увидеть кого-то из них, чтобы убедиться, что он достаточно углубился в земли герцога. Возможно, он сумеет найти кого-нибудь, кто поклоняется звездам Ашара и поможет ему – из сочувствия, по доброте душевной. Возможно, из жалости к одинокому и потерянному человеку?
Однажды утром, перед восходом солнца, когда небо на востоке сначала посерело, а потом окрасилось розовым, Айаш снова покинул дорогу и углубился в поля индигоферы, а потом пшеницы. Он искал место, где можно остановиться и спрятаться до наступления темноты, но здесь не было леса. Может быть, он начинался дальше, впереди. Айаш видел слишком много фермерских домов, дым уже поднимался из труб, люди готовились к новому дню. Он был голоден, ничего не ев с прошлого утра, но не смел даже пытаться что-нибудь украсть после восхода солнца. Следовало сделать это раньше, но ночью Айаш слышал волчий вой.
Он держался подальше от домов, надеясь, что никто не обратит внимания на проезжающего мимо всадника, хотя людей, наверное, удивило бы то, что он едет не по главной дороге. Вскоре, так и не найдя никакого подходящего укрытия, он обнаружил, что приближается к обветшалому фермерскому дому: из его трубы не шел дым. Недалеко от дома стоял амбар, забор в некоторых местах был сломан.
Айаш решил направиться к амбару и укрыться там до конца дня. Он уже поступал так по пути сюда. Сейчас стало слишком светло, чтобы ехать дальше, а он устал и проголодался.
Он осторожно проехал мимо дома и амбара к дальнему концу участка, а потом повернул.
