Там росли деревья, маленькая рощица олив. Он спешился среди них и привязал коня так, чтобы того не увидели. Деревья были не очень высокими, но других у него не было. Сначала он проверит амбар. Если он такой пустой, каким кажется, он приведет туда коня, попытается найти еду и воду для них обоих. Переждет там день.
Он вышел из рощи. Увидел две могилы. Сезон оливок еще не наступил, иначе он бы мог поесть их. Айаш равнодушно взглянул на могилы. Надписи на надгробиях были на языке Батиары, и он не мог их прочесть. Могилы выглядели неухоженными. Это укрепило его надежду, что ферма действительно заброшена.
Надежда может ввести в заблуждение.
– Хороший конь, – послышался голос у него за спиной. – Как он тебе достался?
Айаш в ужасе резко обернулся, потом с облегчением выдохнул. Говорящий был ашаритом, даже с ожерельем из серебряных звезд!
– Слава святым звездам, – сказал Айаш на своем языке. – Я так рад тебя видеть.
– Неужели? – ответил этот человек по-прежнему на языке Батиары. – Почему? И зачем ты здесь?
– Много вопросов! – сказал Айаш, пытаясь улыбнуться.
– И я жду ответов, – сказал незнакомец. Он был средних лет, некрупный мужчина, но необычайно спокойный, что встревожило Айаша. – Ты откуда?
Плохой вопрос. Он не спешил с ответом.
– Я ищу кров и работу. Я трудолюбивый работник. Это твоя ферма?
– Будет моя, – ответил мужчина. – Мы чиним ограду и амбар, потом возьмемся за дом.
– Я могу помочь! – предложил Айаш.
– Не думаю, – сказал тот. – Я думаю, ты из Маджрити, судя по акценту. Думаю, ты участвовал в налете. Думаю, я даже знаю, в каком именно. Иногда новости доходят быстро, – прибавил он.
– Нет! – воскликнул Айаш. – Нет, я…
– Как я сказал, слишком хороший конь для одинокого мальчика, который к тому же его прячет. Или пытается спрятать. Ты участвовал в налете ибн Тихона? И сбежал?
– Нет, – повторил Айаш, уже не так уверенно. Он так устал, так боялся.
– Думаю, так и было, – сказал мужчина, по-прежнему очень спокойно. – Дело в том, что мне и моему брату будет очень плохо, если обнаружат, что мы наняли человека с того корабля как раз тогда, когда нам наконец разрешили иметь собственную землю. – Его голос стал другим.
– Я понимаю, – сказал Айаш. – Тогда я просто поеду дальше. Я не… только я не участвовал ни в каком налете, мне просто нужна работа. И кров?
– Всем нам нужен кров, – ответил мужчина, на этот раз на ашаритском. Это почти доброта, подумал Айаш. – Мне жаль, мальчик. Но ты попал не в то место.
Он обнажил меч, висевший у него на поясе.
Айаш открыл рот. Но он не был трусом, просто устал и страдал от одиночества, и он быстро выхватил собственный меч, которым умел пользоваться, будучи сыном своего отца; его учили с детства (не так уж давно), и он мог…
Он мог только погибнуть там весенним утром, когда звезды Ашара уже скрыло поднявшееся солнце. Его убил не клинок стоявшего перед ним мужчины, который, по правде говоря, не был воином – Айаш мог бы с ним справиться. Его ударили сзади, его голову раскроил тяжелый посох.
Этот посох держал другой мужчина, брат первого (хотя Айаш так этого и не узнал), вынырнувший из оливковой рощи за двумя могилами. Надписи на них, глубоко вырезанные на темно-серых, покрытых мхом камнях, гласили: «Страни Серрана», и «Аура Серрана», и «Покойтесь в свете Джада, любимые навечно».
Все было напрасно, он прожил слишком мало времени, ничего не сделал, ничего не добился, так мало испытал, а теперь все кончено. В чем смысл дарованной тебе жизни, рождения, младенчества, детства, возмужания, если больше ничего не будет? Никогда не будет ничего, кроме этого?
Он смотрел сверху на свое скорчившееся тело, на кровь, текущую из проломленной головы. Он мог бы заплакать. Возможно ли быть мертвым и плакать?
Никто никогда не узнает, где он умер. Его отец никогда не узнает. Отец… отец заставил его участвовать в этом налете. Айаш хотел ненавидеть его, винить его, он никогда не чувствовал себя способным на это. Никогда не был достаточно сильным. Отец сказал, что это станет хорошей тренировкой, шагом в его карьере, если Айаш хочет жизни в море. Айаш не знал по-настоящему, чего он хочет, какой именно жизни. Какой выбор у него был, если у него вообще был какой-то выбор при таком отце. А теперь он никогда не узнает. И не выберет. Не получит возможности выбрать. Это казалось… несправедливым. Он многого никогда еще не делал, и теперь уже никогда не сделает. Неужели для этого дети поднимаются на ноги и начинают ходить, потом убегают от матерей и нянек и выходят в большой мир, путешествуют по своей жизни?
«В какой большой мир? – думал Айаш ибн Фарай. – По какой жизни?» У него даже не будет могилы, никаких похоронных обрядов, никаких молитв не прочтут над ним, чтобы облегчить ему дорогу в жизни после смерти. Он умер на земле джадитов от рук ашаритов.
Он слишком мало знал, чтобы ощутить иронию произошедшего, когда смотрел вниз на звездопоклонников, которые его убили, но уловил ее проблеск. «Я мог бы что-то совершить», – такой была его последняя мысль, пока он парил там. Он поднял глаза, отводя их от изломанного тела на земле, его тела. Он искал звезды, выше и дальше утреннего солнца. Не знал, должны ли они там быть. Не знал, есть ли что-нибудь там. Здесь. Где бы он ни находился.
Он чувствовал такую тяжелую печаль ранним весенним утром этого мира.
Но его все же похоронили должным образом. Прямо там, рядом с двумя другими могилами, хоть и без надгробия, только насыпав низкий холмик, так как братья, которым теперь принадлежала эта уже несколько раз заброшенная ферма, решили, что лучше всего никому не говорить об этой встрече и не оставлять никаких следов. Но после того как они вырыли, а потом закопали его могилу, они прочли молитвы своего народа о его душе, чтобы она отправилась к Ашару среди сверкающих, вечных звезд. Они вовсе не жестокие и безжалостные люди, говорили они друг другу, они просто живут в таком мире, какой им дан.
Часть четверта
Глава XII
Когда весна превратилась в лето, сухое и слишком жаркое почти во всей Батиаре и на юге Фериереса и ветреное на севере, с необычно частыми грозами ближе к Эсперанье и к западному Маджрити, на прибрежных землях джадитов начали
