кривой; в любой выборке некоторый процент объектов неизбежно получит наивысшую оценку. «Пятизвездочный» – это попросту автор, который лучше большинства других. Однако это не соответствует утверждению, что он на самом деле хорош. Люди едят то, что им подают. В первой десятке всегда десять фильмов, и выигрывает всегда лишь один претендент.
Вы также можете думать, что качество – понятие строго субъективное и что любая попытка доказать обратное обязательно является элитарным, скрытым выражением предрассудков. Но разнообразие – это еще не демократия. Тот факт, что раньше существовали предвзятые стандарты по отношению к женщинам и цветным, не является поводом для отказа от самого понятия стандартов. Это просто означает, что нам нужны лучшие стандарты. Либерти Харди, блогерша одного из самых популярных сайтов для книголюбов Book Riot, высоко оценила демократизирующий эффект интернета на культуру чтения. Она считает, что, в отличие от пожилых библиотекарей, которые сформировали ее ранние вкусы, интернет говорит, что «нормально любить то, что хочешь. Хочешь читать любовные романы – в этом нет ничего плохого». Ничего. Однако читать – это не то же самое, что считать их великой литературой. Хики, не только блестящий и разносторонний критик, но и далекий при этом от снобизма, сказал кое-что и о себе: «Я, наверное, провел за старыми эпизодами “Перри Мейсона”[109] примерно в три раза больше времени, чем посвящал прослушиванию Моцарта и чтению Шекспира вместе. Не то чтобы радостная статистика, но что есть, то есть». Хики любит «Перри Мейсона», но это не значит, что он считает его лучше Моцарта или Шекспира. Он понимает, как он выразился, что «некоторые вещи лучше других».
Он также понимает, что вкусы изменчивы. «С точки зрения показателей», Хики любит «Перри Мейсона» в три раза больше, чем Моцарта и Шекспира вместе взятых. Но он-то смотрит не с точки зрения показателей. Плоть слаба. Иногда – даже часто – мы просто хотим развалиться на диване и посмотреть на Перри Мейсона. И все же нас волнует и Моцарт, и Шекспир, или то, что мы больше всего ценим (не желаем), волнует больше – мы заботимся о его дальнейшем существовании в мире, потому что хотим, чтобы оно ждало нас, когда мы будем к нему готовы (а также все остальные). Но подобные предпочтения не видны интернету и не поддаются переводу на язык показателей.
* * *
Однако конечное выражение вновь обретенной силы аудитории заключается не в любительском мнении или критике, а в творчестве: на массовых мероприятиях открытые микрофоны, живой рассказ и импровизационная комедия набирают популярность, как, впрочем, и на таких платформах, как TikTok, SoundCloud, и так далее. И вот здесь стремление фаната к автору, их близость и связь достигают точки исчезновения. Поклонник становится создателем (действительно, очень часто любительское творчество принимает форму фан-арта). А кроме того, в наше время дилетантство – это не просто практика, это идеология. Одно из главных общих мест современности, отрицание которого можно приравнять к своеобразному мыслепреступлению – это уверенность, будто творить может каждый.
В эпоху второй парадигмы, когда художников считали особенными, эта мысль вряд ли пришла бы в голову большому количеству людей. Она даже показалась бы нелепой. Не больше смысла она обрела бы и в контексте третьей парадигмы (это примерно как утверждать, что любой может быть врачом), когда стало понятно, что путь художника предполагает, по крайней мере, особую форму обучения (а в те времена, когда творцы считались ремесленниками, это было бы равнозначно утверждению, что все могут ковать железо). То, что сегодня кажется обычным здравым смыслом, можно проследить до множества истоков. Один из них – дух радикального эгалитаризма, который прижился в 1960-х годах. Власти был брошен вызов, иерархии поставлены вверх тормашками во всем обществе, и искусство не было исключением. Художники выводили свои работы на улицы. Исполнители «сломали четвертую стену». Различие между «высоким» и «низким» было стерто; расстояние между автором и зрителем – упразднено. Понятие творца как особого рода личности, даже как определенного рода профессионала, было отвергнуто как элитарное.
По мере усиления утопических порывов того десятилетия, эти события врезались в коллективную память как набор идей и устремлений, но в последующие годы в значительной степени утихли. Другой группе радикалов оставалось создать инструменты, которые придали бы эгалитарным идеалам эпохи устойчивую форму – или, по крайней мере, им так казалось. Это был круг умельцев и любителей, собравшихся вокруг Стюарта Брэнда, издателя каталога «Вся Земля» (The Whole Earth Catalog), в Менло-Парке, Калифорния, в самом сердце региона, который вскоре станет известен как Кремниевая долина. Среди них были создатели Домашнего компьютерного клуба (Homebrew Computer Club), членами которого были Стив Возняк и Стив Джобс. Именно в этой среде родился персональный компьютер, задуманный как инструмент индивидуального освобождения. Идея, как позже сказал бы Брэнд, противопоставляющая Беркли 1960-х Стэнфорду того же времени, звучала не как «вся власть народу», а «власть – для людей».
Если обещанная утопия – децентрализация, эгалитарность – не оправдалась, то это отчасти связано с тем, что передача власти людям (а не народу) оказалось невероятно прибыльным бизнесом, в котором стала доминировать горстка крупнейших корпораций. И в одной из них, основанной двумя Стивами, поняли, что лучший способ заставить нас купить ее дорогостоящие устройства – это убедить в том, что мы все творческие гении, обладающие чем-то уникальным и удивительным, что нужно показать миру. «Производительство», по аналогии с «потребительством», – вот как это называется. Второе означает не просто покупку вещей, построение своей идентичности вокруг того, что вы покупаете. То, что нам стали навязывать сейчас, – это, в первую очередь, инструменты для творчества и производства.
Дело не в том, что до появления Apple у нас не было инструментов для создания искусства. Просто теперь это казалось легким и весь мир говорил вам, что вы не только можете, но и даже должны этим заниматься. За мощным флагманом Apple последовала целая армада маленьких лодок, которые составляют «творческую» индустрию: книги, тренинги, конференции, семинары, видео, мастер-классы. Раньше говорили, что не надо пытаться быть художником, если это не вопрос жизни и смерти. Теперь – почему бы и не попробовать? С 1991 по 2006 год количество бакалаврских степеней, присвоенных в области изобразительных и сценических искусств, увеличилось на 97 % (за последние 15 лет оно увеличилось на 0,1 %). Идея о том, что художником может быть каждый, была революционной. Теперь это утверждение стало маркетинговым лозунгом.
* * *
Так почему же нельзя верить, что любой может творить? Потому что слова – важны. Все не могут быть художниками потому же, почему не могут быть спортсменами. Мы рождаемся с той или иной степенью спортивных способностей, и точно так же – с той или иной степенью креативности, но не у всех она развита значительно и не все мы работаем над тем, чтобы развить имеющиеся задатки.
