на карманные расходы давал.
Я всё никак не мог понять, как же он без денег, голодный, сидит в этой общаге уже сколько времени, и поэтому прицепился с расспросами. Ярослав долго отнекивался, делал очень занятый вид и изображал, что всё хорошо, но я всё-таки настоял и заставил его рассказать, что же произошло на самом деле и почему он теперь проживает в общежитии.
Дело оказалось довольно банальным. В общем, Модест Фёдорович целыми днями пропадал на работе, а Ярослав оставался дома с Машей. Когда его только-только взяли под опеку, Маша к этому отнеслась очень даже благосклонно и, наоборот, приветствовала такую идею. Но действительность превзошла ожидания. Одно дело — быть благородным опекуном, спасителем сироты, и совсем другое — оказаться матерью несовершеннолетнего подростка, практически взрослого парня, да ещё и одарённого, с острым умом, и с непростым характером.
Всё началось с первых мелких стычек. С того, что Ярослав увлекался раскрашиванием Букета Фаины Георгиевны в разные цвета. Таким вот образом он экспериментировал с разными видами красителей для шерсти. Я-то сначала думал, что он просто как художник любит раскрашивать животных, но оказалось, что всё-таки это склонность к химии.
Маша невзлюбила Букета сразу, как только увидела. И когда Ярослав пару раз притащил собаку к себе в комнату, она выставила Букета вон вместе с Ярославом. Грянул скандал. Затем слово за слово, плюс добавились ещё какие-то просчёты Ярослава, и в результате Маша сильно на него озлобилась.
Гром грянул через неделю. Когда Модест Фёдорович ушёл на работу: Маша поставила Ярославу категорическое условие, чтобы тот выметался из квартиры. Ярослав не стал с ней спорить, а она просто выставила его вещи за пределы квартиры и захлопнула дверь прямо перед его носом.
Таким вот образом Ярослав оказался в общежитии. Хорошо, сообразил сюда прийти, пожаловаться коменданту, старому ветерану, который не хотел сидеть дома и подрабатывал в общежитии, о своём сиротском положении, и тот пустил его под свою ответственность.
А Модесту Фёдоровичу Машенька наврала о том, что Ярославу нужно уже заселяться в общежитие, потому что у них началась производственная практика. Мулин отчим, хоть и был умнейшим человеком, академиком, в бытовых и жизненных вопросах оказался сущим ребёнком. Поэтому всю ту лапшу, которую Маша щедро и обильно навешала ему на уши, он воспринял практически как норму.
Таким образом, Маша в очередной раз победила, а Ярослав стал жить в общаге.
— Пошли жить ко мне, — сказал я, — мы с Дусей сейчас в четырёхкомнатной квартире вдвоём. Я все дни на работе. Тебе никто вообще мешать не будет. Не нужна тебе эта общага.
— Нужна, — сказал Ярослав, — здесь будут жить все ученики из интерната. Вместе урок учить легче. Я боюсь отстать от них сильно.
Я понял, что спорить тут бесполезно и взял у него обещание, что он будет на выходные приходить к нам. Оставил ему денег и отбыл. Надо будет рассказать Дусе, какой он тут голодный бедняжечка, так что она сама каждый день к нему ходить будет и еду носить.
Но какая Маша!
Глава 20
Югославы приехали поздно вечером. Встречать их вырядилась целая делегация, во главе с Козляткиным. Это если брать от нашего Комитета. Но от Главлита тоже была своя делегация. И от «Мосфильма» была. И от театра Капралова-Башинского, и от Глориозова. Оба они, кстати, невзирая на позднее время, приняли участие во встрече заграничных соратников в обязательном порядке. И сейчас хмуро буравили друг друга взглядами издалека.
Да что говорить, даже от Института философии и то организовали встречающих. Якобы у них функция изучать взаимодействие между представителями наших стран в рамках культурного обмена.
Народу на перрон набилось, что ой. Но мы с Ваней Матвеевым встали плечом к плечу, к нам присоединился Козляткин, ещё пару коллег из Комитета, и не позволили главлтовцам и философам оттеснить нас на задний план. Стояли стеной.
Ситуация напоминала мне предыдущую, когда в Югославию напихали «золотых деточек» в несколько раз больше, чем самих актёров.
Ваня Матвеев, который держался рядом, сказал:
— Если сейчас появятся все эти Тельняшевы и Болдыревы — я уже ничему не удивлюсь.
Я усмехнулся. Но через полсекунды усмешка растаяла на моих губах — по перрону, по направлению к нашей и так немаленькой толпе, резво шагали оба Тельняшева.
— А это ещё что такое? — цвыркнул сквозь зубы Козляткин который тоже заметил непрошенных гостей.
— А они разве в списках есть? — поинтересовался я.
— Товарищ Мартынова, проверьте списки, — шикнул на одну из секретарш Козляткин.
Та пискнула и унеслась куда-то. Видимо, искать пресловутые списки.
Тем временем Тельняшевы подошли к нам.
— Здравствуйте, товарищи, — формально поздоровался Тельняшев-старший. — У меня для вас хорошая новость. Дальше руководить проектом будет Богдан Тельняшев.
При этих словах возникла удивлённая пауза, а Тельняшев-младший приосанился.
Козляткин побагровел, но сказать ничего не успел, как раз прибежала Мартынова и тут же прямо с разбегу выпалила:
— Никаких Тельняшевых в списках нету!
Козляткин побагровел ещё больше, а Тельняшев-старший, наоборот, побледнел и зло ответил:
— Не знаю ни о каких списках, Богдана утвердили «наверху».
— Приказ покажите, — выдавил из себя Козляткин.
— Вот, пожалуйста, — с триумфом ухмыльнулся Тельняшев-старший и протянул Козляткину листок с печатью, — Всё, как полагается.
— Понятно, — севшим голосом сказал Козляткин и, внимательно прочитав текст, вернул листочек обратно.
Но меня такая ситуация совершенно не устраивала.
Я прекрасно знал такие дела — стоит сделать проект «на ура», как внезапно, словно чёрт из табакерки, появляется чей-то родственник из высокопоставленных лиц, и пихает своего протеже пожинать все плоды.
— Но ты же не разбираешься в этом, — первым не выдержал Ваня Матвеев и ляпнул Тельняшеву.
— А зачем мне разбираться? — пожал плечами тот, — для этого специалисты есть. Комитет искусств вон аж целый сидит и зарплаты получает.
По лицу Козляткина густо пошли алые пятна, но он промолчал.
А что тут говорить.
— Но ты вообще в этом не понимаешь! Ты же к этому отношения вообще не имеешь! — не унимался Ваня, который воспринял всё слишком близко к сердцу.
— Почему это? — засмеялся Тельняшев, — я ездил в Югославию, даже сам лично в съемках участвовал. Ты разве не помнишь? Так что все справедливо.
Козляткин схватился за сердце.
— Товарищ Бубнов передавайте все дела Богдану, — велел Тельняшев склочным голосом.
— Хорошо, — кивнул я, — но только с собой я шкаф с делами не ношу. Пусть завтра ваш сыночек приходит в Комитет, и мы всё передадим по акту.
— Выбирайте выражения! — зло процедил Тельняшев. — Здесь для вас нет «сыночков»!
— Конечно, конечно, — ухмыльнулся я.
— А сейчас можете быть свободны, — сказал
