— Пленник, если угодно, скажет тебе, как меня зовут. Имя мое — Юдифь. Ты назвал меня птицей с прекрасными перьями. Пойми же, что имя мое еще прекраснее.
— Нет, дочь моя, бедный пленник уже слишком устал, и мы не станем его об этом спрашивать, — отвечал хитрый индеец. — Пусть явится сюда Слабый Ум. Позвать молодую девушку. Твое имя, кажется, Гэтти?
— Да. Меня зовут Гэтти.
— Хорошо! Скажи же мне, Гэтти, как имя этой женщины?
— Юдифь. Это, видишь ли, моя родная сестра. Юдифь, дочь Томаса Гуттера, которого прозвали Канадским Бобром, хотя был он вовсе не бобр, а такой же человек, как и ты. Жил он в собственном доме на озере и умер от ваших рук. Этого довольно для тебя?
Торжественная улыбка появилась на морщинистом лице старого вождя, когда он увидел успех обращения к слабоумной девушке. Юдифь в свою очередь при появлении младшей сестры тотчас же увидала, что дело ее погибло, так как Гэтти ни за какие блага в свете не могла себе позволить явной лжи. Теперь уже никто, конечно, не поверит, что дочь Пловучего Тома — знатная особа, близкая к самой королеве, и остроумная мечта сама собой разлетелась вдребезги. Юдифь бросила многозначительный взгляд на Зверобоя, как-будто приглашая его отважиться на побег вместе с нею.
— Невозможно, Юдифь, — отвечал молодой охотник на этот немой призыв;-план ваш смел и достоин жены генерала, но этот старый минг хитрее самого чорта. (Райвенук в эту минуту отошел немного в сторону; вместе с другими вождями и не мог слышать их разговора.) Бесполезна против него всякая хитрость, и на глазах его никогда не бывает тумана. Вы поступили самонадеянно и слишком опрометчиво, если хотели здесб выдать себя за знатную особу. Райвенук теперь непременно догадался, что весь ваш наряд составляет известную часть его добычи из имущества вашего отца.
— Но, во всяком случае, Зверобой, мое присутствие будет для вас защитой. Они не посмеют вас мучить перед моими глазами.
— Почему же нет, Юдифь? Неужели вы думаете, что белая женщина по их понятиям выше краснокожей? Ничуть не бывало. Пытать вас, конечно, не будут, это правда. Но все же вы потеряете и свою свободу и свои прекрасные волосы. Жалею, Юдифь, что вы вздумали притти сюда, на место моей пытки. Мне вы не принесете никакой пользы.
— По крайней мере, я разделю вашу судьбу, — отвечала Юдифь с энтузиазмом. — Ирокезы в моем присутствии не сделают вам зла, и притом…
— Что вы хотите сказать, Юдифь? Разве есть у вас какие-нибудь средства?
— Никаких, Зверобой, но я умею страдать за друзей и умирать вместе с ними, — отвечала молодая девуша с необыкновенною твердостью.
— Юдифь, Юдифь! Едва ли вы умрете раньше, чем придет ваш срок. Вам, конечно, предстоит жестокая участь сделаться женою индейского вождя, но вы не умрете. Лучше бы вам оставаться в ковчеге и заниматься своим делом. Но уж так и быть: что сделано, того не воротишь. Вы, однако, не кончили вашей мысли.
— Я хотела сказать, что надежда еще не совсем потеряна, — проговорила шопотом Юдифь, проходя мимо пленника. — Час времени — все для нас. Друзья ваши работают усердно.
Молодой охотник мог только отвечать признательным взором. Потом он обратился к своим врагам, как-будто изъявляя полную готовность вытерпеть назначенную пытку. После кратковременного совещания вожди окончательно решили судьбу пленника. Хитрость Юдифи, выведенная наружу, сильно поколебала замыслы Райвенука, и он вместе с товарищами крайне досадовал на молодую девушку, которая чуть не одурачила их всех. Никто больше не сомневался, что она дочь Канадского Бобра, и ее великолепный наряд уже не производил никакого эффекта.
Райвенук был уже совсем не тот, когда опять воротился к пленнику. Отказавшись от желания спасти его, он не хотел больше оттягивать пыток. Эта внезапная перемена в мыслях старого вождя быстро заразила всех молодых воинов, и они поспешили сделать последние приготовления для начала пыток. Прежде всего набросали сухих ветвей возле одного дерева и потом разложили прутья от сосновых корней, которые предполагалось зажечь и втыкать в разные места его тела. Затем притащили веревки, чтобы привязать его к дереву. Все это происходило в глубоком молчании. Юдифь со страхом, едва смея дышать, следила глазами за всеми этими движениями, но Зверобой, повидимому, казался совершенно равнодушным. Когда, наконец, воины подступили к нему с веревками, он бросил на молодую девушку выразительный взгляд, как-будто спрашивая, должен ли он сопротивляться или безусловно отдать; себя врагам. Ответом Юдифи был энергичный жест, очевидно, внушавший безусловную покорность. Таким образом во второй раз привязали его к дереву с тем, чтобы подвергнуть всем жестокостям и оскорблениям. В продолжение всех этих приготовлений никто не произнес ни одного; слова. Вскоре развели костер и с нетерпением ожидали, когда он разгорится.
Впрочем, гуроны отнюдь не хотели лишать его жизни посредством огня: им хотелось только подвергнуть испытанию его нравственное мужество на ближайшем расстоянии от жара, невыносимого для человеческого тела. Варварская операция сдирания волос была отложена к концу. Прежде всего хотели победить его решимость, вырвать из него стоны, жалобы, болезненные крики. От разведенного костра скоро, по их расчетам, должен был распространиться нестерпимый жар, не способный, однако, задушить несчастную жертву. Притом, как часто случается в подобных случаях, расстояние было вычислено плохо, и распространившееся пламя уже начало оказывать свое губительное действие, как вдруг слабоумная Гэтти, вооружившись огромной палкой, храбро пробилась через толпу и разбросала во все стороны запылавшие ветви. Уже несколько индейцев приготовились наказать эту дерзость, но вожди немедленно укротили гнев молодых воинов, напомнив им о слабоумии провинившейся девушки. Совершив этот геройский подвиг, Гэтти остановилась среди старшин и нахмурила брови, как-будто собираясь сделать строгий выговор безжалостным людям. Мысль о собственной опасности ей и в голову не приходила.
— Благодарю тебя, сестрица, за твою отвагу и присутствие духа! — проговорила Юдифь, бледная, как смерть, и неподвижная, как статуя.
— Да, Юдифь, у сестрицы вашей было доброе намерение, и она выполнила его очень кстати, потому что минуты через две меня не спасла бы никакая человеческая сила. Но если взять в расчет то, что мне уж не миновать своей судьбы, так, пожалуй, чем скорее, тем лучше. Вы видите, как они запрокинули мою голову: я не могу пошевельнуться ни направо, ни налево, и один ловкий удар отправит меня на тот свет. Уж лучше бы, право, задохнуться от дыма, чем погибнуть от томагавка.
