“Мы не должны делать вид, будто точно знаем, какое зло окажется наименьшим”.
См. также: “Настоящий либерал вовсе не является нигилистом, для которого не существует никаких авторитетных инстанций. Напротив, он не может безоговорочно подчиниться ни одной из таких инстанций именно потому, что их у него слишком много. Он слышит всех, но окончательное решение принимает сам. <…> Мироощущение настоящего либерала — мироощущение трагическое, он знает, что все ценности и святыни противоречат друг другу, а любая достигнутая цель всегда тонет в лавине непредсказуемых последствий, и все-таки принимает решения и несет за них ответственность, ибо не видит ни одной инстанции, которой бы мог полностью передоверить эту миссию. Если такую позицию нельзя назвать героической, я не знаю, на что еще годится это слово”, — пишет Александр Мелихов (“Хор совести. Моральный кодекс строителя либерализма” — “Новое время”, 2004, № 43, 24 октября).
См. также: Александр Мелихов, “Мне так кажется” — “Дружба народов”, 2004, № 9 <http://magazines.russ.ru/druzhba>.
Нина Мельникова (Ростовская область). Языческое и православное в культуре семейных чувств шолоховских героинь. На материале “Тихого Дона”. — “Литература”, 2004, № 39, 16 — 22 октября.
Один из материалов тематического шолоховского номера (“все его материалы пришли путем редакционной почты”).
См. также: Юрий Дворяшин (Сургут), “Товарищ Шолохов, не ломайте дров!” — “Литературная Россия”, 2004, № 43, 22 октября <http://www.litrossia.ru>.
Зинаида Миркина. Два начала века. — “Нева”, Санкт-Петербург, 2004, № 9.
“Но Марина Цветаева отнюдь не прославляла упыря”.
Лайма Муктупавела. Ну, латыши, с Богом! Эссе о латышах — с картинками из прошлого, попыткой заглянуть в будущее и даже о сексе в латышском вкусе. Перевод с латышского Алексея Герасимова. — “Дружба народов”, 2004, № 10.
“Самое сладкое блюдо для латыша — другой латыш”.
“Неумение переваривать обиды — одно из главных латышских свойств”.
“<…> сколь латыши интровертны”.
Михаил Назаров. Вопрос к президенту: Россия для нерусских? — “Наш современник”, 2004, № 9.
“Русский же народ вообще не упоминается в Конституции РФ — ни как державообразующий, ни как составная часть Федерации со своими правами, национальными ценностями и целями”.
См. также: Ирина Орлова, “Всероссийская перепись: цифры и комментарии” — “Наш современник”, 2004, № 8 <http://nashsovr.aihs.net>.
См. также: Виктор Переведенцев, “Куда несет нас рок событий” — “Новое время”, 2004, № 43, 24 октября; “Иждивенцы мои, потребленцы...” — “Новое время”, 2004, № 36, 5 сентября; “Страна, сбежавшая с холода” — “Новое время”, 2004, № 33, 15 августа; “Лепта вдовиц и девиц” — “Новое время”, 2004, № 31, 1 августа; “Великое перемещение цифр” — “Новое время”, 2004, № 28, 11 июля; “У края братской могилы” — “Новое время”, 2004, № 25, 20 июня <http://www.newtimes.ru>.
Эрнст Неизвестный: “Хотел работать хорошо, а меня заставляли работать плохо”. Беседу вел Алик Щепкин. — “Политический журнал”, 2004, № 39, 26 октября.
“Я считаю Мераба [Мамардашвили] великим философом. <…> Я познакомился с ним на философском факультете МГУ в конце 40-х. Это был курс, который слушали такие люди, как писатель и философ Александр Зиновьев, социолог Борис Грушин. И Горбачев учился в этом же потоке, но на юридическом факультете, и мы с ним не пересекались. На протяжении нескольких лет, особенно ранних 60-х, мы встречались нашей группой у меня в мастерской. Это описано в „Зияющих высотах” Зиновьева. Но ближе всех мне был Мераб. Прежде всего у нас с ним была абсолютно общая, я бы сказал, эстетическо-социальная и духовная платформа. Мы считали, что надо жить, пробиваться от быта к бытию, то есть насыщать жизнь событиями. Мы с ним никогда ни с чем не боролись. В этом принципиальная разница между нами и, к примеру, Зиновьевым. Он хотел, чтобы все думали как он. А я вот никогда не хотел, чтобы все лепили как я. Я хотел, чтобы мне разрешили лепить. А вы лепите как хотите. Мераб говорил: „Жизнь надо в целом принимать или не принимать”. Он ее принимал как есть. Такая позиция была близка мне. Если мы чувствовали негодование, то оно большей частью было эстетическим — против вульгарности, безвкусицы, но в основном против дилетантщины в философии, в искусстве, которая приобрела чудовищные размеры”.
Андрей Немзер. Хрен редьки не слаще. Издан еще один роман Владимира Сорокина. — “Время новостей”, 2004, № 168, 16 сентября <http://www.vremya.ru>.
“Анонсируя роман Владимира Сорокина „Путь Бро” (см. „Время новостей” от 29 июля), издательство „Захаров” сосредоточилось на трех пунктах (не считая главного — ухода прозаика из-под знамен Ad Marginem ): во-первых, “Путь Бро” — это предыстория событий, описанных в романе “Лед”; во-вторых, в книге нет ни одного матерного слова; в-третьих, новое сочинение можно читать даже детям. Первый тезис бесспорен; второй почти соответствует действительности (два-три матюга на 16 печатных листов — считай что ничего); третий, как и следовало ожидать, субъективен. По мне, так и взрослым его лучше не читать”.
Cм. также: “Тексты Владимира Сорокина неизменно становятся сокровенным фоном всего, что пишется на русском языке, — будь то новый роман Марии Арбатовой, перевод якутских народных песен или ценник на конфеты. Результаты работы писателя столь глобальны и вместе с тем столь непонятны вне образуемой ими системы, что любая серьезная оценка его произведений становится как минимум черновиком диссертации по философии или лингвистике. Возникновение имени этого автора в любом контексте столь неизбежно, что при обозрении в меру унылой картины современной русской прозы его можно даже не упоминать. Тот тип бытования в литературе, который характерен для Сорокина, лучше всего назвать беспокойным присутствием. Он прочно обосновался среди тех авторов, которые всегда будут „мешать” начинающим, так как без оглядки на него писать невозможно. <…> Ожидания, оставшиеся после „Льда”, полностью оправдались. Сорокин написал роман мощный, простой и трагический”, — пишет Кирилл Решетников (“Сало кончилось. Вышел „Путь Бро” Владимира Сорокина” — “Газета”, 2004, 14 сентября).
Cм. также: “<...> это для меня некий новый этап. Я всю жизнь, как бабочка, летел туда, где есть нектар, пища, в те культурные зоны, где есть напряжение. Раньше это было необозримое поле литературного эксперимента. Меня больше притягивала форма, я чувствовал литературу как некую пластичную вещь, с которой можно работать. А сейчас я нахожусь как бы внутри этой вещи, для меня важнее в нее погрузиться. Наверное, это первый роман, в котором меня интересует только содержание, сама история как таковая”, — говорит Владимир Cорокин в беседе с Кириллом Решетниковым (“Я — не брат Света, я скорее мясная машина” — “Газета”, 2004, 14 сентября). Он же: “Мне очень понравилась повесть Распутина „Дочь Ивана, мать Ивана” — повесть, по-моему, замечательная, со свободным дыханием”.
Cм. также: “Начнем с того, что Сорокин написал гностический триллер”, — пишет Григорий Орлов (“2/3 правды” — “День литературы”, 2004, № 10).
Cм. также: “Уже „Лед” был новым по сравнению с прежними книгами. А это еще более новая для меня вещь. Чисто формально, если можно так сказать, это „нормальная проза”, что для меня уже ново. Можно сказать, что раньше я создавал миры и уничтожал их, да? И в этом заключался мой литературный процесс. Здесь же я просто создаю мир и любуюсь им. Для меня это ново”, — говорит Владимир Сорокин в беседе с Игорем Шевелевым (“„Лед” не отпускает меня” — “Московские новости”, 2004, № 35, 17 сентября <http://www.mn.ru> ).
Cм. также: “Если раньше он исторгал гадость, то здесь он создает позитив. Книга замечательная. Она психотерапевтическим бальзамом пролилась на мою душу”, — говорит издатель Сорокина Игорь Захаров в беседе с Игорем Шевелевым (“„Между Вяземским и Акуниным”” — “Московские новости”, 2004, № 35, 17 сентября <http://www.mn.ru> ).
Cм. также: “Когда мне надоело чтение душного сорокинского романа, я схватил автора за ворот, разодрал ему рубаху до пуза, обнажил грудь и со всей силы ударил молотом по его элитарному сердцу. Не знаю, что уж у него сломалось, но сердце заговорило:
— Сро, Сро, Сро…
И потому моя рецензия будет уже про потаенные планы одного из избранных „светоносных” братьев по кличке Сро. Я попытаюсь объяснить путь Сро, попытаюсь рассказать о смысле романа, может быть, не понятого и самим Владимиром Сорокиным, ибо этот смысл шел уже не от „мясной машины”, именуемой Владимиром Сорокиным, а от „светоносного” сердца Сро. Итак, что же сообщает в своем романе „Путь Бро” достаточно именитый автор своим читателям? И почему этот главный, выпирающий смысл романа как бы не прочитан критиками, не заметен в уже появившихся газетных и журнальных рецензиях? Почему проходят мимо смысла романа и левые, и правые критики, почему даже христианствующие наши собратья из Союза писателей России ругают автора лишь за сквернословие и похабщину, не вчитываясь в смысл его книг, или все они — последователи формалиста Виктора Шкловского и для них литература — лишь сумма приемов? <…> Неужели он прав и читательское „быдло”, эти „мясные машины”, прочтут без отвращения подобный текст про себя самих и не отвернутся от автора? Нет, я не предлагаю судить писателя, конфисковывать его книги и так далее. Если читателю станет противно, он сам выкинет из рук эту заразу, сожжет на костре, использует по другому назначению. А если наш читатель уже окончательно деморализован и спокойно воспринимает унижение, оскорбление в свой адрес, значит, нечего мечтать о будущем возрождении России. „Путь Бро” — это проверка нашего человеческого состояния”, — пишет Владимир Бондаренко (“Про Сро” — “День литературы”, 2004, № 10).
