См. также беседу Андрея Толстого и Анатолия Чечика: “Новая Юность”, 1998, № 1-2 <http://magazines.russ.ru/nov_yun>.
Павел Крусанов. Идеологический массаж. Беседу вел Илья Колодяжный. — “Литературная Россия”, 2004, № 43, 22 октября <http://www.litrossia.ru>.
“Мы сейчас живем в постгуманистическую эпоху, потому что гуманизм в той форме, в которой он был преподан в эпоху Возрождения, уже пережил свой героический период и, собственно, исходя из опыта ХХ века, себя дискредитировал. <…> Зло и добро нельзя искоренить, их можно только перераспределить. Во взаимных колебаниях зла и блага и заключается вечная гармония бытия. В силу этого нужно четко осознать: если мы заинтересованы, чтобы у нас стало лучше, надо уметь перераспределять эти вечные категории. <…> сделать такой идеологический массаж умов, чтобы ромашки из головы высыпались, чтобы реалистичнее смотрели на мир. И понимали: чтобы было в России хорошо, хуже должно быть как минимум в Америке. <…> Я ратую за то, чтобы в моем отечестве было хорошо. И если этого придется добиваться тем, что где-то станет хуже, то сделаю это бестрепетно. <…> Я считаю себя патриотом идеального государства, которое у меня находится в голове. Как учили греки, мир состоит из эйдосов и их земных подобий. Так вот, мне кажется, что эйдос — Россия, безусловно, совершеннее и привлекательнее, чем Россия как некое земное воплощение высшего замысла. Я люблю замысел. И хочу, чтобы действительность приблизилась к этому замыслу”.
Константин Крылов. Газонокосильщик. — “АПН (Агентство политических новостей)”, 2004, 12 октября <http://ww.apn.ru>.
“Итак, 9 октября в Париже скончался Жак Деррида. Смерть человека, понимавшего мир и жизнь (собственную в том числе) как „текст”, а „текст” как слоеный пирог из „подразумеваемого” разной степени пропеченности, должна была быть обозначена именно словом „скончался” — с очевидной отсылкой к „кончился” и дальнейшим разматыванием клубка аллюзий и аналогий более или менее рискованных, вплоть до непристойных (мэтр такое разрешал, он был дядька веселый). На том и покончим с этим: желающие проводить Дерриду по-дерридиански и без нас найдутся. Найдется ведь какой-нибудь гуманитарий, философствуя надувным молотом, напишет про деконструкцию червями. И не то чтобы Деррида не заслуживал некоторого „постмодернизма”, то бишь глумления, в том числе и посмертного, — но лучше оставить это дело профессионалам из числа его выучеников. Хотелось бы избежать и другого: реактивности. Что говорить: людям, которым Деррида и все с ним связанное было глубоко чуждо и во многом отвратительно (это я и про себя тоже), смерть апостола „постмодерна” может показаться хорошим поводом от этого самого откреститься, хотя бы самим тоном. То есть написать: „вот, постмодернизм умер, наступает эпоха” — дальше по вкусу… ну, скажем, „новой искренности и новой серьезности”. Или „новой традиционности”. Или осетринки с хреном. А вот хрена. Постмодернизм не умер. Умереть может живое, а постмодернизм был мертв с самого начала. <…> Теперь же, когда Деррида умер, поганая машинка „деконструкции” зажужжит еще веселее”.
См. также: “Лично мне было омерзительно читать Дерриду — чисто французское позерство, выспренность и претензия, где постоянный уход в художественную позу делал невозможным разговор на уровне анализа. Но вместе с тем нельзя не признать за ним эпохи — которая, однако же, кончается”, — пишет Алексей Чадаев (“Деррида научил нас „деконструкции”” — “АПН (Агентство политических новостей)”, 2004, 11 октября <http://ww.apn.ru> ).
“В эпоху Интернета Деррида с его представлением о тотальной интертекстуальности оказался пророком реальности гиперссылок. Одновременно он создал своеобразный культ цитатности, который начиная с 1970-х годов превратился в эстетическое кредо представителей самых разных искусств: от Педро Альмадовара в кинематографе до Чарльза Дженкса в архитектуре. Неудивительно, что при этом сам Деррида сделался, по многим оценкам, самым цитируемым философом за всю историю мировой философской мысли. Обращенный к различанию, создатель деконструктивизма стал гением, появления которого так опасался и так не хотел Иммануил Кант. Гением неповторимости , который при посредничестве философии восстает против „дисциплинарного” понимания человеческой морали и человеческого разума”, — пишет Андрей Ашкеров (“След по имени „Деррида”” — “АПН (Агентство политических новостей)”, 2004, 12 октября <http://ww.apn.ru> ).
См. также: “Даже тому факту, что сегодня на многих улицах Парижа не так просто встретить человека в европейской одежде и европейской внешности, французы более всего обязаны именно Деррида. Именно он стал интеллектуальным лидером борьбы за права эмигрантов из Азии и Африки. Именно он долгие годы доказывал французам, что европейская культура не имеет никаких преимуществ перед арабской или африканской. И, в общем, доказал. В результате Франция стала сегодня, наверное, самой неевропейской страной Европы”, — говорит политобозреватель “Маяка” Егор Холмогоров (“В перестройке он разглядел утопию” — сайт радиокомпании “Маяк”, 2004, 11 октября <http://www.radiomayak.ru> ).
Cм. также: “Деррида не мог устареть. С ним свыклись, но не привыкли к нему. Он стал фактом того состояния, которое определяется как „состояние постмодерна”. Оно всегда актуально, ему некуда двигаться, это состояние — синоним современности. Поэтому казалось, что Деррида бессмертен, т. к. он всегда должен быть рядом с нами, его жизнь воспринималась как непроходящий момент безысходного времени в состоянии пост- . <…> Для нас Деррида — живое свидетельство неугасающей работы пытливого европейского ума. Поэтому его смерть вряд ли оставит кого-либо равнодушным, ведь вместе с ним уходит в прошлое драматическая эпоха пребывания в состоянии бесконечной безысходности экстенсивного существования больного метафизикой разума. Деррида умер. Философии открываются новые горизонты”, — пишет Никита Гараджа (“Деррида умер. Первые впечатления” — “Русский Журнал”, 2004, 12 октября <http://www.russ.ru/culture> ).
См. также мемориальную подборку “Смерть не остановит мысль. Жак Деррида как последний великий философ”: “НГ Ex libris”, 2004, № 39, 14 октября <http://exlibris.ng.ru>; говорит издатель Александр Иванов: “<…> Деррида умер все-таки философом уже прошлого века. В этом нет для него ничего обидного. Прошлый век завершен, и именно Деррида в каком-то смысле завершает ХХ век своей деконструкцией, своим ретроспективным взглядом на историю философии, историю, у которой все время как бы откладывается начало (в этом и главный смысл деконструкции: отложенное, ускользающее начало для мысли, для того, что называется в философии сущностью). В принципе, эта философия как нельзя точно соответствовала духу 1980 и 1990-х годов, когда, с одной стороны, расцветает массовая культура, а с другой — с падением Советского Союза — начинается как бы мультиплицирование мира, то есть его усложнение и деление на части. Эта „философия части”, философия „мультиплицированного мира” и есть наследие Деррида”.
Cм. также: Андрей Смирнов, “Философия части. Памяти Жака Деррида” — “Завтра”, 2004, № 44 <http://www.zavtra.ru>.
Куда податься? Беседу вела Светлана Гончарова. — “Литературная Россия”, 2004, № 44, 29 октября.
Говорит директор литературно-издательского агентства “Классики XXI века” Елена Пахомова: “Агент работает, вкладывает в автора деньги и время, а завтра издательство заключает договор напрямую с автором. И агент остается ни с чем. Были реальные случаи, когда агенты „продавали” наших авторов в заграничные издательства, и их все равно „кидали”. Те издательства просто списывались напрямую с писателем. <…> Вот пока у нас не будет четко отрегулированной схемы взаимодействия автор — агент — издательство, у наших агентств ничего не получится”.
Валентин Курбатов. Мы одной крови. — “Дружба народов”, 2004, № 9.
“Может быть, главное в книге Олега Павлова [„Русский человек в XX веке”] — это голос совсем нового поколения и новой мысли. Я некогда уже писал о нем, коря его жестокую прозу и выставляя старинные резоны о равновесии и свете жизни. И сейчас от давних укоров не откажусь и все буду ждать, что однажды тьма разойдется и его герои увидят, что мир и правда, при всей тьме, все-таки не безумен, но только вижу, что мы говорим на близких, но теперь уже, очевидно, все далее расходящихся языках, что мне уже себя из той жизни не вынуть и своей несвободы не преодолеть — генетика окаменела. Я не печалюсь об этом, потому что у меня хорошее общество и я, может, поближе к старой правде Толстого и Солженицына, чем он, и более согрет и защищен. А он выходит с прежним русским сердцем в необратимо новое время, где складывается новая — не знаю, лучше ли нашей, но своя — высокая система духовных координат, свой взгляд на минувшее, не отменяющий милосердия, но и не расширяющий его полномочий до слишком уж расплывчатых границ. Теперь мне яснее, что же такое свобода, которой это новое поколение русских литераторов (тоже еще редких, как всегда редки настоящие литераторы) дышит, не страшась того, что им может не хватить воздуха. Старым они уже дышать все равно не смогут”.
