Тушеваться и робеть в присутствии знатных особ он перестал уже давно, не почитая зазорным повысить голос на герцога Рейнского или нахамить Кельнскому архиепископу, однако сегодня и здесь внезапно пробудилось уже забытое чувство собственной малости и неуместности. Утвердиться в этом прибежище взыскательности можно было бы, представься возможность отчитать хоть бы этого свыше меры вышколенного прислужника, однако ничего, к чему можно было бы прицепиться, Курт так и не нашел — его комната походила чистотой и аккуратностью на операционную келью, учтивость прислуги не переходила грани, за которой начинается заискивание либо, напротив, замаскированная дерзость, и теперь, глядя в окно на огромный вылизанный двор, он с непритворным любопытством и некоторым напряжением ожидал встречи с генералом этой твердыни.
Созерцание окружающего мира было прервано спустя четверть часа — дверь за его спиной открылась без стука, и шагнувшая в комнату Адельхайда поинтересовалась без тени смущения:
— Надеюсь, я не застукала вас в непотребном виде, майстер Гессе?
— А ну как застукали бы? — отозвался он, и та передернула плечами:
— Это не смертельно. Надеюсь… Тетушка намеревалась приветить вас лично, однако в этот час у нее традиционное вечернее недомогание, то есть, второй послеобеденный сон, посему большая часть ее обязанностей лежит на мне. Встретить вас я, однако, не смогла — здесь сегодня форменный апокалипсис; кто-то приехал, кто-то уехал, кто-то остался, дворне надо отдавать новые распоряжения, в том числе касательно мест за столом… Но это вам навряд ли интересно. Как вас устроили?
— Хорошо. Даже слишком.
— А Александер, паршивец, снова не прибыл в назначенный день, — констатировала Адельхайда с наигранным вздохом, тут же убрав усмешку. — Видели его перед отъездом? Как он?
— Отвратительно, — искренне ответил Курт. — Если завтра его не будет, я намерен вернуться в город и…
— Он будет, — уверенно возразила та, берясь за ручку двери. — Увидите. Просто он пытается придти в себя, злоупотребляя своими выходками… Что ж, отдыхайте; вечером у нас начнется работа, советую выспаться. Если же не желаете сейчас пребывать в четырех стенах — можете прогуляться по саду, никто здесь вас не остановит и с лишними вопросами лезть не станет. О вашем status’е предупреждены все вплоть до последнего помощника младшего поваренка. К сожалению, показать вам имение изнутри я не могу — нет времени. О начале ужина вас оповестят.
***
О начале ужина было оповещено все владение баронессы фон Герстенмайер разом, и не знакомый с замковыми порядками майстер инквизитор поначалу принял торжественное завывание рогов за сигнал тревоги или бедствия, каковое заблуждение развеял лишь все тот же юный слуга, явившийся в его комнату с предложением проводить гостя в трапезную залу. «Я найду дорогу», — возразил он, и парень немедленно исчез, поклонившись, не возразив ни словом и не замявшись на пороге ни на мгновение дольше необходимого.
Курт выждал четверть часа, слыша в коридоре, окружающем гостевые комнаты, голоса и шаги, шорох платьев и стук башмаков по камню пола; будучи еще не знакомым с хозяйкой, явиться всех позже наверняка было нарушением правил приличия, однако вместе с тем и избавляло от опасности попасть в неловкое положение. Неизвестно, укажет ли ему столь предупредительная прислуга его место за столом или же сочтет это само собой разумеющейся мелочью, не стоящей нарочитого внимания, и попасть впросак было бы очень некстати. «Когда зван будешь», говорил еще Лука, «придя, садись на последнее место, чтобы звавший тебя, подойдя, сказал: друг! пересядь выше; тогда будет тебе честь пред сидящими с тобою»… Однако апостол явно не представлял себе, что такое репутация служителя Инквизиции в глазах окружающих. Если сейчас позволить себе ошибиться в такой малости, невзначай усесться за один стол с низшими — это на все оставшиеся дни устроенных здесь празднеств создаст ему славу человека не уверенного в себе, не знающего себе цены, нерешительного, а кроме того — не знакомого с кодексом рыцарского сообщества, к которому, пусть и лишь de jure, принадлежит.
Его и в самом деле скудный запас сведений в этой области говорил о том, что его место именно там — где-то вдалеке от приближенных баронессы, занимающих главный стол, со всевозможными мелкими приблудами, обладающими, кроме титула, меча и цепи, лишь неохватным самомнением. Как «господин фон Вайденхорст» он не мог рассчитывать ни на что большее, нежели общество таких же свежеиспеченных рыцарей, еще вчера, быть может, начищавших сапоги своему сюзерену. Однако звание «майстер инквизитор Гессе» давало привилегию расположиться едва ли не у самой вершины хозяйского стола, подле владельца замка, был бы таковой в живых, либо же владелицы как блюстительницы его имения. Что изберет в качестве линии поведения упомянутая владелица, было неведомой тайной; для решения же этого вопроса самостоятельно познаний гостя уже не хватало. Теперь же, когда собравшиеся явно заняли большую часть скамей, вычислить среди них свое надлежащее место должно было быть куда проще.
Из комнаты Курт вышел спустя минуту после того, как стих гомон за дверями, отыскав главную залу без труда, однако на пороге оной на миг запнувшись. Не видя еще пестрого собрания за массивной дверью, он понимал, что разительное отличие его от прочих, столь явно бросившееся в глаза еще в ульмской гостинице, здесь будет и вовсе ошеломляющим. До сих пор его выходы в высокое общество и посещения замков начинались со слов «вы арестованы» либо же, в лучшем случае, «ответьте на пару вопросов», и внешний вид господина дознавателя при том имел значение даже не третьестепенное.
Сегодня, будь его воля, Курт ограничился бы лишь сменой своей дорожной одежды, и теперь, с некоторым усилием переступая порог шумной залы, он ощущал себя разряженным пугалом — ни разу до сих пор, кроме дня посвящения, не надеваемая, цепь на шее позвякивала при каждом движении, пристегнутый сегодня не за спиной, а, согласно правилам, на боку меч мешал непривычной тяжестью, и лишь Знак на груди вселял если и не хладнокровие, то хотя бы некоторую долю уверенности.
Ворон в курятнике, успело мелькнуть в голове, когда Рубикон порога остался за спиной. Кладбищенский ворон среди разноперого птичника…
«Еt mulier erat circumdata purpura et coccino et inaurata auro et lapide pretioso et margaritis habens poculum aureum in manu sua[138]» — пришла вторая мысль, когда сидящая подле древней, вытянутой, как сельдь, старухи Адельхайда привстала навстречу гостю. Золота, правду сказать, на ней не было вовсе, камней ровно в меру, жемчуга графиня фон Рихтхофен не носила, судя по всему, принципиально, да и лиловое платье слабо походило на порфиру, и ее кубок стоял на столе еще не наполненным, однако воображение уже откатилось назад по тексту, живо нарисовав эту черноволосую женщину верхом на багряном звере. Без порфиры.
— Ну, а вот и вы, майстер Гессе, — с заметным укором поприветствовала она, указывая на похожий на трон древний стул с высоченной, как замковая стена, спинкой. Стул помещался рядом с нею, через место от тетки; стало быть, при расположении гостя в пространстве учитывались все его звания, просуммированные и умноженные друг другом…
«Еt lapidis pretiosi et margaritis et byssi et purpurae et serici et cocci et omne lignum thyinum et omnia vasa eboris et omnia vasa de lapide pretioso et aeramento et ferro et marmore[139]» — текла уже сама собою мысль, пока глаза всеми силами старались не бегать по сторонам, а голова — не вертеться, точно у попавшего впервые в город деревенского пастуха. К указанному ему месту Курт прошел молча, не принеся извинений за опоздание, хотя по тому, как внезапно сорвалась с места и заскользила вдоль столов прислуга, ясно было непреложно, что все это сияющее сообщество ожидало только его. За стол он уселся неспешно, подчеркнуто лениво, дабы неловким движением не выдать собственного смятения; к взглядам, провожавшим его на улицах городов и деревень, он уже привык — к взглядам косым и робким, презрительным, озлобленным, ненавидящим, даже уважительным, случалось ощущать на себе и взор любопытствующий, но бывать предметом досужего интереса для трех десятков присутствующих разом, не имея возможности хотя бы просто уйти, еще не приходилось.
От камней, мехов, серебряного и золотого блеска рябило в глазах, и с каждым мгновением все больше хотелось отпустить какую-нибудь глупую выходку, лишь чтобы перестать быть точкой пересечения десятков глаз. На приветствие хозяйки замка Курт ответил рассеянно, понимая вместе с тем, что надо взять себя в руки не только ради предстоящей работы, но и для того, чтобы не показаться бессловесным неотесанным пнем, каковым он себя, по чести говоря, сейчас всецело и ощущал. Макушка начала уже, кажется, дымиться, и он, не сдержавшись, поднял голову, устремив прямой взгляд в глаза сидящего напротив него человека, укутанного в меха так, словно за дверью носилась февральская вьюга. Мгновение прошло в неподвижности, и взгляд высокородного гостя смятенно скользнул прочь, отчего на душе ощутимо полегчало. Отстрелив подобным же образом еще нескольких назойливых зрителей, Курт ощутил, как овладевшее им оцепенение уходит, сменяясь глубоким, однако уже давно привычным раздражением.
