— Не сомневайтесь, слово чести; — отозвался Зубов.
— Василий Львович, — сказал Алексей, чувствуя такую ужасную тяжесть в руке, словно не пистолет он держал, а прямо-таки пушку, — что бы вы сделали с письмом великого князя, коли нашли бы его сами?
— Показать? — В голосе князя Каразина звенела усмешка.
— Извольте.
Василий Львович шагнул к горящему камину и швырнул туда пакет. Зубов ахнул, Бесиков и Варламов хором призвали черта-дьявола в свидетели, а Ольга Александровна звонко расхохоталась.
— Я так и знал, — сказал Алексей, опускай пистолет и глядя, как вспыхивает оберточная бумага, как огонь жадно, проворно бежит по желтым листам, испещренным черными буквами. — Ну, теперь все в порядке.
— В порядке, — облегченно вздохнул князь. — Слава богу!
— Слава богу, — отозвался наш герой. — Теперь мы можем идти.
— И вас мы тоже более не задерживаем, — кивнул князь Василий Львович Зубову и остальным. — Прощайте, господа. Что-то говорит мне, что мы ни с одним из вас более не увидимся!
Он подобрал второй из своих пистолетов, все еще валявшийся на полу, опять сунул за пояс, предварительно затянув его потуже. Задержал взгляд на заметно приунывших Бесикове с Варламовым и с нажимом повторил:
— Ни с одним из вас — понятно, господа?
И вышел на крыльцо, отвесив небрежный полупоклон в сторону Ольги Александровны:
— Прощайте, прекрасная дама! Желаю вам счастья.
Она молчала. Алексей набрал в легкие побольше воздуху и деревянно промаршировал мимо, стараясь не хромать, чтобы ни у кого, храни господи, не вызвать жалости. Удержался — не приостановился, не сказал ничего, не глянул в ее сторону, но все же отчего-то знал, что она стоит недвижимо, потупив глаза.
Ну, все. Прощай…
Алексей и князь Василий вышли на крыльцо, спустились на дорожку и миновали карету. Кучер окинул их встревоженным взглядом, но ничего не сказал. Алексей вдруг наклонился, поднял что-то, валявшееся на песке дорожки, сунул в карман.
Каразин не заметил, что это было. Платок? Тряпица какая-то?
Это была полумаска, отброшенная некоторое время назад Ольгой Александровной.
Каразин и Алексей вышли за ворота в прежнем молчании.
Через несколько шагов Каразин все-таки не вытерпел — спросил, как и она спрашивала:
— В самом деле, застрелился бы?
— Да.
— Верю, — задумчиво протянул князь. — А поэтому ты вот что… ты лучше пистолетик мне обратно отдай. Больно ты дерганый, как бы не вышло чего…
— Что, боитесь, я снова стреляться стану? — бледно ухмыльнулся Алексей, исполняя его просьбу. — Да навряд ли. Театральщина мне с некоторых пор претит.
Наслышанный о мадам Шевалье, Каразин понимающе кивнул.
— Однако ты востер, — промолвил он спустя некоторое время. — Ловко все наизнанку вывернул! Самоубийством там и не пахло, ясное дело. Не тот человек был Петька Талызин, чтобы самому с собой кончать! Ты, может, Зубова пожалел? Все-таки еще чуть-чуть — и я доломал бы его, заставил бы признаться, что это он отравил Талызина. А ты его от этого избавил — к общему удовольствию. Значит, ты человек жалостливый.
— Ну, наверное, — рассеянно кивнул Алексей. — Только я не Платона Александровича пожалел.
— А кого? — не без презрения посмотрел на него Василий Львович. — Не ее ли?
И он потянул своего молодого спутника с дороги, подальше на обочину, потому что их нагоняла небольшая дорожная карета. Кони, которым пришлось слишком долго ждать пассажирку; мчались во всю прыть, и кучер радостно раскручивал над головой кнут. Окна кареты были плотно завешены, никто не выглянул оттуда.
— Ее, что ли? — повторил Каразин. — А она тебя пожалела? Эта…
Алексей, только глянул на него, и князь осекся.
— Да ладно, — пробормотал примирительно. — С кем не бывало! Я ведь и сам из-за нее когда-то за пистолет хватался. К счастью, одумался вовремя. И ты одумаешься. У тебя таких еще будет — не считано. Из-за каждой стреляться — никакого пороху не хватит. Ох, как вспомню… Что бы я Анюточке своей в таком случае сказал? Она бы о тебе все глаза выплакала! Что за бесподобное сердце!
— Бесподобное сердце… — повторил Алексей. — Да, вы правы. Когда я про самоубийство Талызина сказал, я именно ее пожалел. Анну Васильевну, дочку вашу. И… вас.
— Меня? — Князь непонимающе нахмурился. — Меня?! Да ты не спятил ли, друг молодой? Меня-то с чего жалеть?
— А с того, — Алексей печально смотрел на своего друга и, благодетеля. — С того, что это вы убили генерала Талызина. Вы, сударь!
Ну, бог весть, что должно было содеяться при этих словах! Алексей ожидал возмущенного вопля, даже пощечины, однако Василий Львович смотрел, на него с любопытством и молчал.
Улыбнулся, с явным трудом раздвигая губы, а потом вдруг тихонько, мелконько рассмеялся. И поднял пистолет, который дотоле держал опущенным.
Тот самый пистолет, который минуту назад передал ему Алексей…
Дуло медленно восходило на уровень сердца, но Алексей не чувствовал страха. Холодно ему вдруг стало, очень холодно — это да, а более ничего, никаких чувств. Странно обострились все звуки вокруг, особенно скрип песка под колесами удалявшейся кареты сделался слышен, да топот копыт оглушал.
Каразин вел стволом все выше и выше, вот дуло поднялось на уровень лба. Вспомнилось, как она без страха смотрела на смертоубийственное оружие. Ну, коли она могла, то и Алексей сможет.
Мгновение промедления, потом… потом князь Василий Львович вдруг резко вздернул пистолет вверх и спустил курок.
Выстрел грянул! Кони понеслись, и разом, как-то разом все стихло.
— Как ты узнал? — буднично спросил князь, сунув пистолет за пояс сутаны, в пару ко второму, все еще заряженному.
Алексей слабо усмехнулся, еще не вполне уверенный, что остался жив. Причем как ни страха не ощущал только что, так не ощущал сейчас особой радости.
— По бутылке узнал. Вы сказали, Зубов-де бутылку с отравленным вином со стола убрал и тем мне невольно жизнь спас. Он был изумлен неподдельно, это для него совершенно непонятно было. Какая бутылка? В чем дело? Однако вы говорили так уверенно… А я ведь вам про это не рассказывал. Да, упомянул про бутылку бордо, но что она исчезла, и бокал тоже исчез — ни словечком не обмолвился. Понимаете? Про это мог знать только один человек: тот, кто принес дядюшке эту бутылку с отравленным вином и наполнил его бокал, а потом все это убрал со стола. Только один человек это знал, кроме меня, и им были вы.
— Да, выходит, я сам себе напортил, когда стал Зубову это отравление приписывать, — сокрушенно покачал головой Василий Львович. — Очень мне хотелось этого красавчика покрепче пригнести, не мог ему простить, что у него хватило ума о потайных ящичках разведать. А у меня — нет. И начал его гнуть… догнул, называется! Всю игру погубил. Нет, ну надо же! Даже ближайшему другу своему, графу Палену, не проговорился, удалось это от него скрыть, смолчать, а ты меня с одного слова поймал. Молодец, хорошо соображаешь. Спасибо, уж который раз за последние дни удивил меня, старого волка.
