Во второй половине дня части дивизии Гузя выбили немцев со станции Мекензиевы горы. Как им, рассеченным, почти рассеянным, не имеющим резервов, удалось это, командарм и сам не мог понять. Думал мера злости бойцов давно превзошла все мыслимые пределы, да, видно, нет этих пределов для людей, готовых умереть за родину. Выбить-то выбили, да не удержались, и к вечеру станция снова была в руках у немцев. Но это уже не пугало: день прошел, тяжелейший день, можно сказать, решающий, а противник к концу дня оставался по существу на тех же рубежах, что и утром. Манштейн терял самое главное — время.
Вечером Петров, едва сдерживаясь, чтобы не дать волю радостным эмоциям, объявил своим штабистам о крупной победе, только что свершившейся на Керченском полуострове.
— Войска Закавказского фронта и корабли Черноморского флота захватили города Керчь и Феодосию, — с удовольствием процитировал он поступившее сообщение. — Операции продолжаются… Наши части выходят в тыл противнику, осаждающему Севастополь… Но, — сдержал он готовое прорваться всеобщее ликование. — Манштейн не начал пока отвод войск от Севастополя. Есть сведения, что противник собирается завтра предпринять еще одну попытку прорваться к бухте. Вероятно, последнюю попытку, но именно поэтому самую отчаянную.
Он помолчал, оглядел сияющие лица своих помощников и добавил:
— Так что, товарищи мои дорогие, праздновать победу нам еще рано. Но о взятии нашими войсками Керчи и Феодосии сегодня ночью должны узнать все, каждый командир, каждый красноармеец и краснофлотец…
Снова повисла на КП тишина, была она совсем не такой, как обычно, новой, напряженно-ликующей, словно сам воздух, сдавленный подземельем, стал другим.
— И еще одна новость. Маленькая, но кое для кого очень даже важная. — Командарм кинул лукавый взгляд на своего начальника штаба. — Постановлением Совета Народных Комиссаров от двадцать седьмого декабря полковнику Крылову Николаю Ивановичу присвоено звание генерал-майора.
Теперь уж общий шквал радостных голосов сдержать было невозможно. Петров первый поздравил начальника штаба и отошел в сторону. Штабисты обступили Крылова, кто церемонно жал ему руку, кто по-приятельски хлопал по плечу.
Петров, улыбаясь, смотрел на эту радостную суету, но мысли его были там, на Мекензиевых горах, где подразделения и части приводили себя в порядок перед последним завтрашним страшным боем, и куда он собирался ехать тотчас же.
…И снова сыграло свою роль централизованное управление артогнем. На рассвете 240 орудий, все, которые могли повернуть стволы в сторону Мекензиевых гор и достать до них, обрушили снаряды на вражеские позиции. Немецкие батареи ответили, но погасить лавину огня не смогли.
Тем же утром, как и было спланировано штармом, части второго сектора атаковали врага, быстро разгромили его передовые подразделения, овладели вершиной высоты с Итальянским кладбищем, селением Верхний Чоргунь, продвинулись вперед в районе Камышлы. Успех был неожиданный, и комендант сектора полковник Ласкин не скрывал радости, докладывая командарму об итогах боя.
— Вводил ли противник резервы? — только и спросил Петров.
— Нет, не вводил.
— Значит, у него их там нет, все перетянул на северный участок…
Орудия умолкли, и на Мекензиевы горы снова упала тишина. Над расположением противника стояла непроницаемая стена тумана, пыли, дыма. Все ждали, что вот сейчас из этого дыма начнут выползать танки и, как вчера, повалит пехота, но прошло десять минут, полчаса, час прошел и полтора, а никакого движения, ни единого выстрела. Только в десять часов заговорили немецкие пушки. По ним ударили паши батареи. Завязалась обычная артиллерийская дуэль, и вражеский огонь поутих.
Первая атака была стремительной. Танки торопились проскочить нейтральную полосу и ворваться в район передовых наших траншей. И пехотинцы, не меньше двух батальонов, бежали, не останавливаясь, не залегая под сильным встречным огнем. Падали только убитые и раненые. Их было много, но уцелевшие все бежали, и они, вслед за танками, ворвались в траншеи, перебороли численностью своей в рукопашном бою.
А вдалеке уже маячили другие вражеские танки и цепи пехоты. Пустить их в образовавшийся прорыв было никак нельзя, и подполковник Гузь вызвал огонь артиллерии на свои траншеи, занятые немцами, а потом поднял уцелевшие на флангах прорыва подразделения в контратаку.
Схватились врукопашную. Артиллерия, «илы» и «ястребки», пользуясь малочисленностью вражеской авиации (ее оттянул на себя Керченский полуостров) утюжили цепи подходившего противника. Не отбросили врага, но и развить прорыв не дали. Началась тяжелая круговерть боев, похожая на вчерашнюю. Это и тревожило командарма (никаких резервов не было, чтобы остановить новый натиск) и радовало (противник терял время).
Перед полуднем северный ветер погнал со стороны немцев густой серо-зеленый дым. Это никого не испугало и не удивило: всего от фашистов ждали. Над полуразбитыми окопами, над артиллерийскими позициями понеслись никогда прежде неслышанные команды — «Газы!» Неслышанные, но не неожиданные: противогазы у всех были наготове. И припали к пулеметам, к орудийным прицелам носатые и глазатые резиновые маски. Оборона не дрогнула. Вскоре выяснилось, что это всего лишь дымовая завеса необычного цвета, под прикрытием которой противник пошел на решительный штурм. Однако и он захлебнулся в круговороте множества отчаянных крупных и мелких стычек. Батареи и отдельные орудия, оставшись без прикрытия, не отходили, а били но наступающим вражеским цепям прямой наводкой, подразделения и даже отдельные бойцы продолжали драться, даже оказавшись обойденными и справа и слева, дзоты, наблюдательные и командные пункты, окруженные со всех сторон, вызывали огонь на себя.
— Продержитесь еще немного! — совсем не по-начальнически просил командарм, непрерывно звонивших в штаб армии командиров частей и соединений.
«Держитесь!» Сколько раз повторял он это слово за последние две недели! И всегда уповал на помощь, которая должна была вот-вот подойти. Теперь не на помощь надежда, на то, что враг выдохнется.
Противник терял время, и генерал Петров уже к середине дня ясно понимал: Манштейн нервничает, торопится, судорожно бросая новые стрелковые батальоны и танки все в тот же огневой котел, где они один за другим перемалываются, растворяются, как пригоршни соли, брошенные в воду.
— Нет, не выйти им к бухте, — почти весело сказал Петров. — Теперь уже не выйти!
И вдруг атаки противника прекратились. Было еще светло, и это вызывало недоумение: еще никогда вражеский штурм не прерывался засветло, а только с наступлением темноты.
— Будет еще одна атака, — сказал Петров, — По крайней мере, одна. Последняя.
Немцы атаковали с упорством обезумевших, — в том самом месте, где напрасно ломились все эти дни. Огневой налет всеми видами артиллерии ослабил натиск. Еще полчаса шел упорный бой с прорывающимся противником. Всего лишь полчаса. А затем начались контратаки. Они следовали одна за другой, сливаясь в единый порыв отбить, уничтожить…
— По обстановке вводите в бой ударные группы преследования, — передавал командарм командирам соединений и частей.
— Как? Повторите! — переспрашивали некоторые. Слово «преследование» звучало еще слишком непривычно.
Штабные машинистки отстукали очередной приказ штарма: «Не допустить дальнейшего продвижения противника. Частыми контратаками, уничтожая вклинившиеся в боевые порядки части противника, восстановить оставленные позиции путем последовательного захвата отдельных высот и рубежей…» Командарм подписал этот приказ и помчался на север, туда, где в эти часы крики «Ура!» контратакующих красноармейцев и краснофлотцев перекрывались триумфальными залпами орудий, расчищающих им дорогу. Не было в частях человека, который удержался бы от общего порыва — преследовать. Повара, оставив свои черпаки, брались за винтовки, музыкальный взвод дивизии Гузя, отложив трубы, чтобы не помять в суматохе, влился в ряды контратакующих. И уже заняли весь район станции Мекензиевы горы и высоты за ней, и взяли в плен майора, которого Манштейн поспешил назначить комендантом Севастополя. Яростное сопротивление немцев никого уже не останавливало, и можно было только дивиться, откуда измученные непрерывными боями люди нашли в себе силы для такого мощного контрудара, перерастающего в наступление…
Шел последний час 1941 года. Возле домика Потапова теперь не свистели пули автоматчиков, не рвались мины, и командиры и военкомы соединений и частей, вызванные на заседание Военного совета армии, безбоязненно ходили по затихшим тропам, даже курили, не прикрывая руками огоньки папирос и цигарок. Все были радостно возбуждены. Через несколько минут они с особой торжественностью слушали командарма, говорившего уже не об удержании Севастополя, а о развитии первых успехов контратаки, о том, что задачи, поставленные войскам на завтрашний день о восстановлении оставленных позиций, в значительной мере могут быть выполнены еще в течение ночи.
