Чурила без лишних слов направил Соколика прямо к толпе.
Навстречу уже ковылял дряхлый седой кугыжа, настолько старый, что текучее время с некоторых пор перестало накладывать на него свои отметины.
Чурила помнил его точно таким же и три, и пять и все десять лет тому назад.
— Будь здоров, дед Патраш! — не чинясь, первым поприветствовал он старика. — Чем порадуешь, старинушка? Кугыжа, кряхтя, согнул перед ним закостенелую спину.
— И ты здравствуй, господине, батюшка князь. Соколик тоже узнал старца и ткнулся к нему в руки за привычным угощением. Но дед вдруг повалился на колени, и конь от неожиданности заплясал, вздергивая головой.
— Смилосердствуйся, батюшка, — щурясь на князя против света, жалобно задребезжал старый мерянин. — Руби мне глупую голову… только детей моих припаса на зиму не лишай… не вели казнить, нету у нас для тебя дани.
— А врешь, старый лис, — сказал, подъехав, боярин Вышата. — Не верь, князь, я его знаю, хитрого! Сам посмотрю, много ли напрятал! И где!
Бельчанская дань обыкновенно шла ему и его молодцам. Вышата, сам когда-то тянувшийся в князья, посейчас держал малую дружину, правда, не решаясь пока что проситься у Чурилы по отдельную дань и полюдье. Он был готов хоть сейчас начать шарить по мерянским сундукам, но князь остановил:
— Погоди, Добрынич. Успеется… — Он сурово глядел на униженно молчавшего старика. — А ты, дед, давай сказывай толком. Опередили меня? Кто? Булгары?
Соколик перебирал сильными ногами и фыркал, обнюхивая кугыжу.
— Кугу Юмо гневается на мой род… — зашамкал старый Патраш. — Небесный огонь поджег лес, дичь ушла… лучшие ловища сгорели, господине! Мать Вод разогнала в море всю рыбу…
Вышата, не жаловавший меряй, только поморщился:
Патраш, как и все это племя, называл морем свою речку — курице перелететь. А старик продолжал:
— Не погуби, княже… не отними последнего… Кто тебя на будущее лето охотиться-то поведет…
— Небось все не перемрете! — вовсе вскипел было боярин Вышата. Но под взглядом князя умолк, не договорив. Забыл, увлекшись, каково перечить колодезникову сыну. Ишь зыркнул-то бледными глазищами… что оплевал! Так бы был добр с верным боярином, как с чужаками! Дождешься от него…
Тут со стороны толпы долетел негромкий металлический шум. Это Сельчане, следуя примеру кугыжи, кланялись князю: помилуй! И не только женщины, чьи привески на косах и груди подавали свой голос, но и суровые охотники, меченные когтями зверей…
Чурила про себя отметил лишь одного молодого мужчину, одетого богаче многих. Этот парень поглядывал вокруг так, словно общая беда его не касалась.
Мысленно Чурила завязал себе узелок. И обратился к кугыже:
— Вставай, дед… так и быть, на сей раз прощу. Старец, постанывая, поднялся и потянулся к стремени перепачканной в земле бородой — поцеловать сапог. Толпа мерян нефомко зашумела. Призрак голодной зимы отодвинулся, растаял. А будущее лето наступит еще не скоро.
— Однако ты, дед, помни, в срок все спрошу, — сказал Чурила. — А чтобы ты, старый, не запамятовал, возьму у тебя к себе старшего внука…
— Все будет, как скажешь, — захлопотал старый Патраш. — Только нынешний день не сердись на нас, непутевых…
Отведя лихо от деревни, он помолодел на глазах. Проворно отряхнул залепленные зеленью колени, вспомнил про Соколика, сунул ему сладкую, на меду, лепешку. И под уздцы повел к своему дому, повторяя:
— Кланяйтесь, дети мои… благодарите князя…
Дом деда, по-мерянски кудо, был в селении заметно больше других. То было старое гнездо всего рода седобородого Патраша, того самого рода, что основал когда-то Беличью Падь. Здесь еще жили те времена, когда на каждой возделанной поляне обитала только родня, от дедов до правнуков. И парни, не желавшие брать в жены сестер, отправлялись искать невест на край света — за реку, за лес.
Как и род, бережно хранимый дом был еще крепок. Прочно стояли врытые в землю угловые столбы, поддерживавшие еловые плахи стен и низкую крышу, крытую корьем. Дом был длинный, без окон — для тепла, с единственным входом посередине. Туда и повел дед Чурилу, троих бояр и Халльгрима с Торгейром, безошибочно определив, что эти двое, приехавшие впервые, сидели в дружине не на последних местах.
После яркого солнца внутренность дома показалась совершенно темной, и Халльгрим едва не оступился в дверях: пол здесь был устроен немного ниже окружавшей земли. Множество ног десятилетиями утаптывало этот пол — до блеска, до каменной твердости. В трех очагах, между столбами-подпорками, весело приплясывало пламя. Дым уходил в щели крыши. У огня ждал гостей заставленный стол: низкие широкогорлые горшки вкусно лоснились темными боками, пахло мясом, какой-то зеленью и свежим, только что испеченным хлебом. Князь улыбнулся хозяйской заботе. Он знал — в Пади не сеяли своего.
Он первым перешагнул через дымивший у входа костерок, сел и с удовольствием вытянул ноги. Стройная девчушка, в которой он признал внучку кугыжи, мигом пододвинула еду, протянула ковш с пенящимся пура — мерянским пивом, — и робко произнесла:
— Угощайся, господине… не побрезгуй. Русую головку обнимало берестяное, обтянутое шерстью очелье. Блестели чеканные кружочки и хитрые витые цепочки из бронзы, нашитые по числу прожитых лет: тринадцать.
Чурила погладил ее по щеке:
— Ишь, вытянулась, невеста… сватается кто? Девчонка смутилась, ответила невнятно, а князь краем глаза подметил поодаль некое движение: словно кто стискивал под столом кулаки.
Он вытащил нарочно для нее захваченную нитку бус, надел на тоненькую загорелую шею: носи. Оглядел стол и почти не удивился, вновь увидев того молодого мерянина. Парень сидел ниже княжьих и явно был этим недоволен. Да и разговоры Чурилы с девочкой пришлись ему не по сердцу. Князь спросил его прямо:
— Ты кто, такой непоклончивый? Мерянин помолчал, не торопясь с ответом, а потом вызывающе бросил:
— Я здесь гость и живу в чести, а тебя вижу в первый раз и не думаю, что должен кланяться всякому встречному. Я больше привык, чтобы мне кланялись…
Вышата Добрынич про себя засмеялся: получил? Зато Радогость не по-доброму повел единственным оком:
— Смотри, медвежатник, как велит наш князь тебя за ноги, да и в дверь…
Говорили по-мерянски, и Халльгрим мало понимал, но чувствовал назревавшую ссору. Он не успел попросить Торгейра перевести. Незнакомец отшвырнул глухо застучавшую миску и вскочил, хватаясь за меч:
— Пусть велит! Я-то думал, что это дом Патраша и что здесь знают, как принимать гостей, но теперь вижу, что ошибся! А кто подойдет ко мне первым…
На кугыжу было жалко смотреть. Внучка теребила дареные бусы, беспомощно глядя на князя. Она никогда не видела от него ничего, кроме ласки. Неужто на сей раз…
