Теперь не все помнили даже имена вождей, первыми отправившихся в путь. А ведь тогда меря была и сильна, и богата, и сама владела собой, никому не платя дани.
Мудрые кугыжи вели отважных охотников сквозь леса и болота, и у жен не переводились серебряные украшения, и дикая овда не смела высунуться из чащобы и только изредка приходила попросить железных крючков или горстку муки…
Велики и дремучи были леса по берегам матери Роси и впадавших в нее рек.
Но не оказались бескрайними даже они. Настал день, когда меря, шедшая на восход солнца, повстречала незнакомых людей: невысоких, опаленных лучами нездешнего солнца, с развевающимися чубами черных волос. Люди назвались булгарами — по имени реки, вдоль которой не первый век паслись их табуны. Булга — так они называли могучую Рось.
Сыновья некогда славного степного народа, обитавшего у теплого моря, на необъятных солнечных равнинах, они пришли сюда издалека. Пришли, изгнанные из родных мест еще более сильным и воинственным племенем, чье имя звучало грознее взвизга пущенной стрелы: хазары… Хазары, говорят, тоже не по своей воле двинулись к западу. Но до того ни булгарам, ни мере дела не было.
Семь поколений сменилось под солнцем с тех пор, как приняли булгары великое унижение и обиду. Натрое разрубила хазарская сабля когда-то непобедимый народ. Три хана, три брата возглавили уцелевших, увели их в разные стороны, чтобы уже никогда больше не соединиться. Один, славный Котраг, откочевал к югу, оставшись цепляться за клочки родимой степи. Второй, бесстрашный Аспарух, рванулся к закату, пересек горы и реки и сел за великой Дуной, в теплой виноградной стране, у самых стен золотой Кустандины. Примирился с местными племенами и слил с ними своих булгар, оставив новому народу на память имя степной орды… А третий брат, хан Батбай, повернул коней к полночи, по реке, в леса.
Долгий горестный путь обкатал, обтесал его степняков, как сама Булга-Рось — круглые голыши… Раз за разом сменяли дедов белозубые внуки.
Спустя века они еще держались обычая предков: летом кочевали, пили из кожаных бурдюков кобылий кумыс, измеряли богатство числом пасущегося скота. Но уже колосились распаханные ими поля, прочно стояли на земле бревенчатые зимние дома, все больше заменявшие круглые войлочные юрты. И кое-кому из молодых березовый сок казался даже вкуснее молока… Добрая рука земли обнимала булгар, и они все крепче пускали в нее корни, воздвигали укрепления и святилища для Богов, седлали великую Булгу.
А по ней то туда, то обратно сновали торговые лодьи: арабы, хазары, славяне ехали за товарами друг к другу и в еще более удаленные земли. На море Хазарское, окруженное пылающими песками. На озеро Весь, осиянное полуночной зарей. В страны бирюзы и серебра, где прославляли Аллаха. И в далекие закатные пределы, откуда привозили вино и стекло…
Каждый правитель, чью державу проезжали эти купцы, брал с них пошлину-мыто. Стали брать и булгары. Не ими это началось, не ими должно было и кончиться.
А потом пришел день, когда хан — верховный булгарский кугыжа — повелел разыскать мерю, отступившую в леса. Примучил сопротивлявшихся и наложил на них дань.
Что делать мерянину? На западе, на далекой прародине, шла своя, уже незнакомая жизнь. Да и дороги туда были давным-давно завалены буреломом, замыты реками, истерты из памяти. Ныне с той стороны широким весенним разливом надвигались на мерю словене. Надвигались и по пути рубили по речным берегам крепкие города, распахивали поля, схватывались с булгарами из-за дани. У них ведь тоже имелись князья и дружины, которые надо было кормить. Словене рассказывали, что там, на западе, . стояли могучие города, на страх и на уважение соседям. А с юга подходили кривичи, воинственные, сильные братья словен…
Те и другие не чурались мерян, хотя и говорили и веровали совсем иначе.
Селились с мерянами бок о бок, брали девушек в жены, отдавали за молодых охотников своих дочерей. В иных местах жили через избу.
Таков был и Медвежий Угол, стоявший глубоко в лесу, на берегу извилистой речки.
Исстари повелось между Круглицей и Кременцом: круглицкие князья ходили за данью на север и запад, кременецкие — на юг и восток. В Медвежьем Углу князей Мстислава и Чурилу знали хорошо. Даже слишком. Грозные были князья: не дашь оговоренного, возьмут сами, и уже не по уроку, а сколько пожелают… И отойти бы от них — да боязно! Тут же попадешь под булгар. А под кем лучше? Эти хоть зря не обидят, да и людям своим не дадут особенно озоровать…
Приехал Чурила Мстиславич, и в Медвежьем Углу собрали пир.
Старейшина-кугыжа сидел против князя одетый в свой лучший наряд: расшитые бусами сапоги, полотняные штаны, синий кафтан. На литом серебряном поясе висел богатый меч. Перед пиром он сам повел словенского вождя в просторный сарай — показывать дань. Вышата Добрынич и Радогость с Ратибором долго щупали связки горностаевых, лисьих, бобровых, соболиных, куничьих мехов. Считали кадушки с медом, ягодами, рыбой. Взвешивали на ладонях серебряные подвески и перстни, таявшие в собственном мягком мерцании, — дело рук славных мерянских умельцев.
— Я налегке нынче, — сказал старейшине князь. — Новой дани ищу. Обратно поеду, заберу, телеги приготовь…
Его-то пушистая рухлядь занимала не сильно. Опытный кугыжа и это давно уже намотал себе на длинные седые усы. В самом начале пира он поднес князю добрый охотничий лук, колчан со стрелами-срезнями, показал кувыркавшихся в лукошке щенят.
Чурила подарки принял и заметно подобрел, а кугыжа перевел дух, украдкой погладив у пояса уточку-оберег. Кажется, на сей раз по ключницам шарить не станут…
Слегка встревожили старейшину только урмане. В Медвежьем Углу про этот народ слыхали раньше только из десятых уст. Знали их как лихих корабельщиков и купцов, не стеснявшихся при случае пустить в ход мечи. Старый кугыжа долго не решался спросить князя, но наконец осмелел:
— Господине, что за новые люди у тебя?
Чурила, допивавший из обложенного серебром рога, отозвался не сразу.
— Прибыль у меня в дружине, дед… Говорил же тебе, что дань новую ищу.
Подскажи лучше, где тут у вас побогаче живут?
Старейшина откинулся на лавке, кляня собственное любопытство. Язык — первый враг. Откусить бы его, пока он всю голову не уложил под топор. Не расскажешь теперь про Барсучий Лес, вызнает сам, а после еще спросит: что, смолчать хотел, поганка? А расскажешь, так, того и гляди, придут как-нибудь вечерком барсучане, да ведь и подступят: ты навел, старая овда? А вот мы тебя за это сейчас…
— Что молчишь? — подозрительно спросил боярин Вышата. И наклонился к старейшине через стол:
