Глаза ее были затуманены, веки тяжелы от переполнявшего ее желания. Этот взгляд воспламенил его, и он резким движением привлек ее к себе, встряхнув, как куклу. Его рот нашел ее самое сокровенное место.
Она вскрикнула, зарываясь пальцами в его спутанные волосы, прижимая его голову к бедрам и начиная тихонько раскачиваться, отыскивая нужный ритм.
Сначала она покачивалась медленно, будто смакуя жаркие касания его языка и губ. Она истекала истомой, ее тело начинало все сильнее и сильнее дрожать, по мере того, как он проникал все глубже. Непроизвольные стоны срывались с ее губ. Вот она замерла, чувствуя, как наслаждение разливается по всему ее телу, заставляя мышцы самопроизвольно сокращаться пульсирующими волнами. Почувствовав, как приливная волна страсти подымает ее, она заработала бедрами, как сумасшедшая. Волосы ее развевались, будто буря проносилась над их головами.
Тучи и дождь коснулись ее, и она громко охнула. Это был сигнал, которого Цунь так ждал. Он оторвался от нее, подмял ее под себя и вошел в нее своим сокровенным членом.
Неон Чоу опять вскрикнула, на сей раз от восторга, когда он дошел до самой ее глубины одним сильным толчком. В его крайне возбужденном состоянии этого горячего соприкосновения было достаточно, чтобы поднять его на несколько последних ступенек.
Чувствуя, как его обволакивают тучи и дождь, он весь содрогнулся, прижимая ее к себе, ощущая своей грудью ее шероховатые, разбухшие соски.
Они никогда не целовались до того, как начать заниматься любовью, — только после. Для Цуня Три Клятвы поцелуи были самыми нежными ласками, которые подымали его еще выше и продлевали плотские радости любовников, уже вышедших из туч и дождя.
Неон Чоу удовлетворенно вздохнула. Их языки касались друг друга так же нежно, как ее пальцы — его щеки.
— Давай повернемся головами в другую сторону, — сказал Цунь, разворачиваясь в постели, как медведь в тесной берлоге. — Нельзя лежать лицом на запад, а то еще разбудим Земного Дракона и он пошлет нам обоим несчастье.
Наконец они угомонились и тихо лежали, прислушиваясь как дождь стучит по обшивке и палубе джонки. Сила дождя ослабевала, а их дыхание и пульс постепенно возвращались к норме.
Она села в постели, взбила подушки и подпихнула их им обоим под спины. Зажгла сигарету и сунула ему в зубы, потом зажгла другую — для себя.
— Ну как, ты сохранишь контроль над Пак Ханмином?
В старые времена такой прямой вопрос мог рассердить его. Но не сейчас. Пожалуй, его к этому приучила Блисс. Неон Чоу, как и она, принадлежала к новой генерации меняющегося Китая. С одной стороны, Цунь Три Клятвы не знал, что делать, когда ему задавали такие прямые вопросы. С другой — он с ними смирился.
Он вздохнул про себя. Надо смотреть фактам в лицо. Только глупцы пытаются обуздать приливную волну. Пожалуй, его приятие нового способа женщин общаться с мужчинами проистекало из того, что он сам дал Блисс мужское воспитание, обучая ее всему, что должен знать всякий человек, живущий в современном мире. Он бездумно выполнял волю человека, который поручил ему воспитывать Блисс. И при этом, как это часто бывает в педагогическом процессе, сам повергся воздействию со стороны ученицы. Его поразило до глубины души, как быстро она впитывала в себя знания, как здраво она рассуждала, как порой затыкала за пояс самого учителя.
Он вспомнил последнее сообщение, которое он получил по телефону, покидая Ханг Сенг. Голос в трубке сообщил ему название подставной корпорации, которая скупала обесценившиеся акции Пак Ханмина.
— Хоть я и богат, — сказал он Неон Чоу, — но власть моя не беспредельна.
— Да, но ведь и власть «Тихоокеанского союза» — тоже.
Это известие было для него полной неожиданностью. Он был уверен, что долги фирмы «Тихоокеанский союз пяти звезд» не позволят ей выкроить столько свободных денег, чтобы скупить акции Пак Ханмина. И тем не менее, это произошло. Та подставная корпорация имела постоянные связи с «Тихоокеанским союзом»... Откуда у них взялись такие деньги? И что источник имел в виду, приказывая ему идти на тот безумный шаг?
Неон Чоу смотрела на него, будто лаская взглядом.
— У тебя, наверно, есть какой-то план, — сказала она. — Ты у меня такой хитрый.
— Я совокупительно хочу удержать за собой Пак Ханмин, — сказал Цунь Три Клятвы, даже не пытаясь унять дрожь в голосе. — Всем звездам и этой мартышке Солнцу известно, что в моих руках эти акции творили бы чудеса. Но гвай-ло,что управляют «Тихоокеанским союзом пяти звезд», скупили их слишком много. Да сгноит сифилис всех гвай-ло!
Неон Чоу затушила сигарету. При этих его словах голова ее склонилась, и она положила руку ему на грудь.
— Значит, так оно и будет.
* * *
Роджер Донован позвонил, предложив изменить место встречи. Из-за жары, разлившейся горячей волной по всему восточному побережью Соединенных Штатов, Вашингтон превратился в парилку. Улицы, забитые толпами туристов, просто плавились. Выхлопные газы, смешавшись с влагой, пропитавшей атмосферу, висели в воздухе хлопьями сажи. Город приобрел вид живописного полотна, написанного в технике пуантилизма.
Это было одной из причин, по которой Донован предпочел встретиться в Грейстоке. Чистый воздух и большой, прохладный дом никогда еще не казались столь желанными. Донован вообще любил этот дом. За исключением того небольшого промежутка времени, когда он жил в Париже, а точнее, в шестнадцатом муниципалитете французской столицы в доме, построенном в начале века, он привык ощущать вокруг себя лосанджелесский простор. Поэтому вполне естественно, что он предпочитал Грейсток.
Кроме того, в этом доме на третьем этаже висел Сера. Не тот Сера, в которого он влюбился в Париже. Но все-таки Сера, и эта картина, как и все остальные картины этого художника, потрясала воображение Донована, вызывая в нем чувство восхищения, смешанного с завистью. Его восхищал способ, которым великий художник нас одурачивает. Он ставит две точки разного цвета, а глаз видит третью. Она и там, и, вроде бы, не там. По мнению Донована, Сера был фокусником самого высокого класса.
Когда Генри Вундерман подъезжал к дому по дорожке, вымощенной толченым гравием, он очень удивился, увидев, что только одна машина припаркована на стоянке: отрада и гордость Донована, его «Корвет» выпуска 1963 года, который он привез с собой из Калифорнии, когда был принят на работу в Куорри. Он постоянно возился с ним в свободное время, либо ковыряясь в его внутренностях, либо надраивая его поверхность.
Когда Вундерман, припарковав свой видавший виды «Кугуар», выходил из машины, на крыльце появился и сам Донован. Была в этом молодом человека черта, которой Вундерман втайне завидовал, где бы он ни был, у него всегда был такой вид, словно он у себя дома. Прямо-таки хамелеонская черта. А что тут удивительного? -подумал Вундерман, захлопывая дверцу. — Богатая семья, хорошее воспитание, лучшая школа. Хоть что-либо из такого окружения да прилипнет к твоим перышкам.
Единственным местом на земле, где сам Вундерман чувствовал себя, как дома, был Куорри. В школе он был толстым мальчиком, которого за это вечно дразнили. И дома тоже не оставляли в покое. Сейчас он был полнеющим мужчиной. У него есть один хороший костюм, который он надевает по всем торжественным случаям, как говорится, и в хвост и в гриву. По мнению Вундермана, все случаи являются торжественными, если они имеют место после пяти часов дня.
Сейчас на нем были грязно-бурые полиэстеровые штаны, купленные в универмаге, и, несмотря на жару, рубашка с длинными рукавами. Он терпеть не мог коротких рукавов, по-видимому, еще со своих несчастных школьных лет, когда его толстые, без признаков мускулатуры предплечья были для него источником невыносимых душевных страданий.
Донован был облачен в белые с сероватым оттенком брюки, темно-зеленую рубашку с коротким рукавом стиля «поло» от Ральфа Лорана и так называемые топсайдеры — обувь, которую раньше носили яхтсмены, а теперь — пижоны. Выглядел он как парень с обложки журнала: стройный, подтянутый, загорелый. Лосанджеллесский стиль, -подумал Вундерман. — Что и говорить, старается быть в форме.Он и его пытался приобщить к теннису, предлагая начать обучение с самых азов, но если Вундерман и ненавидел что в этой жизни, так это теннис.
— А где остальные? — спросил Вундерман.
Донован махнул рукой в сторону розария. — Давай пройдемся.
Они прошли в молчании по узкой тропинке между цветущих кустов, над которыми жужжали жирные, мохнатые шмели. Запах стоял такой, что в носу свербело. Цветы радовали глаз.
На противоположной стороне розария, где кусты стояли навытяжку, как солдаты на плацу, был садик с причудливо подстриженными деревьями. Донован прошел вглубь его, где кусты с темно-зелеными листьями создавали живую изгородь высотой до трех метров, а то и выше.
