теперь издавал пронзительные крики.
Рэд суетливо завертел головой и, заметив на полу свежую бутылочку со смесью, поспешил за ней. Она уже остыла, но это было лучше, чем ничего. Он, как смог, снова запеленал ребенка и сунул ему в рот соску. Тот сразу успокоился, но продолжал время от времени вздрагивать.
Экран неожиданно озарился желтым фоном, в центре, словно кляксы, материализовалась надпись: «Оля и Толя».
– Я тоже снял что-то вроде кино, Рэд, – послышался голос Оха. – Скажем так, это моя первая работа. Все фигурки я лепил из пластилина, а потом смонтировал мультик. Он без звука, но я буду пояснять, что к чему.
Вскоре появилось изображение колбаски розового цвета и с двумя пуговицами, которые, очевидно, были глазами. Вместо рук в колбаску были втиснуты две спички. Судя по двум клочкам материи, которые были прилеплены наверху этой штуковины, перед ним была девочка.
– Оля ждала автобус в школу, – важно заговорил Ох. – Но она опоздала, потому что проспала. Автобус уехал.
Мимо «Оли» медленно проползла еще одна колбаска, уже темно-синего цвета, по своей форме мало отличающаяся от самой «Оли». Девочка проводила «автобус» печальным взглядом и слегка сгорбилась.
– Но, к ее счастью, мимо на велосипеде ехал Толя, – продолжил Ох.
На экране появился «Толя». Точно такая же колбаска, только чуть большего размера, с неким подобием головного убора, роль которого исполняла пивная крышка. «Толя» был на некой не поддающейся описанию конструкции из ржавой проволоки, которая, по мнению Рэда, меньше всего была похожа на велосипед. С таким же успехом Ох мог назвать эту вещь космической ракетой.
При появлении «Толи» розовая колбаска гордо выпрямилась и тут же пристроилась позади новоявленного кавалера, обхватив его своими руками-спичками.
– Толя был добрым мальчиком, – прокомментировал происходящее на экране Ох. – И предложил подвезти Олю в школу.
Живое воплощение шизофрении, именуемое велосипедом, торжественно уползло прочь, увозя с собой обе колбаски.
– А потом они поженились, и у них родилось трое детей. И жили Оля с Толей до самой старости, – закончил Ох. – Ну как?
Рэд медлил с ответом.
– Если бы ты не рассказал мне сюжет своего мультика, я бы решил, что на моих глазах слиплись две сосиски, которые уехали на адском луноходе в неизвестном направлении, – наконец сказал он.
К тому времени бутылочка опустела. Видя, что ребенок окончательно успокоился, Локко поднялся, выпрямился и окинул взглядом помещение в поисках топора.
– Почему бы тебе не снимать подобные фильмы, Рэд? – спросил Ох. – Про добро и любовь.
– Потому что такой отстой не приносит денег, – буркнул режиссер. Обнаружив топор рядом с ведром, он взял его и направился к стеклу.
– Я так и знал, – обрадовался Ох. – В этом вся твоя сущность…
– Да уж, Ох, – сквозь зубы проговорил Рэд. – Куда мне до твоих художеств. Оля и Толя, мать его… Может, уже пора открыть личико?!
Он ударил обухом по стеклу. Экран погас, одновременно потускнел свет в помещении.
– В чем смысл твоего фильма, Рэд Локко? – совершенно спокойным и даже дружеским тоном спросил Ох. – Пришло время задать главный вопрос!
– Смысл в том, что на свете есть грязное первобытное зло! – выкрикнул Рэд. – И никакой справедливости на свете нет!
– Есть, Рэд.
– Нет! – проревел Локко. – И если это зло получит подпитку в виде плохого настроения или наркотика, оно вообще станет неуправляемым! Вот в чем смысл фильма! Открывай дверь!
Ответом была мертвая тишина.
– Ты испугался?! – завопил Рэд. – Или тебя попросить вежливо?! Три раза? Типа: «Елочка зажгись!» Чертов ты урод!
В нем вспыхнула животная ярость, и вкус этого ядовитого чувства опьянил его.
Он снова ударил. Замахнулся в третий раз, и вдруг в стене что-то звонко щелкнуло, и, к изумлению режиссера, громадное пуленепробиваемое стекло начало медленно отползать вправо, словно дверца шкафа-купе. В лицо оцепеневшему Рэду ударил поток прохладного воздуха, и он несколько раз судорожно вдохнул и выдохнул. С мерным гудением толстенное стекло, грязное и исцарапанное, полностью скрылось в стене. Перед режиссером высился огромный жидкокристаллический телевизор на массивных стойках.
Рэд оглянулся на ребенка. Он снова хныкал, беспокойно ворочаясь на полу.
Локко поднял топор и повернулся к экрану. Глаза пожилого мужчины сверкнули ненавистью. Ничего не говоря, он с силой ударил по телевизору. Лезвие пружинисто отскочило, но на матовой поверхности образовалась широкая трещина.
– Вот тебе пластилиновые мультики, сука, – кряхтел Рэд, раз за разом обрушивая топор на огромный телевизор. – Вот тебе «Оскар» за твое дерьмо!.. Оля и Толя, блин!
От очередного удара телевизор задрожал и рухнул на пол. Не выдержал и топор – лезвие вновь сорвалось с рукояти и с грохотом покатилось по бетонному полу. В узком помещении, где располагался телевизор, зажегся яркий свет, и Рэд с непривычки зажмурился. Краем уха он услышал, как хлопнула дверь, а когда открыл глаза, перед ним стоял Эх, здоровяк в комбинезоне. От него несло кисловатым потом и машинным маслом. Поражали руки мужчины – громадные, толстенные. Казалось, такими руками можно запросто свернуть шею быку. Сквозь дырки в маске-улыбке настороженно поблескивали черные, как битум, глаза.
– Расслабься, Рэд, – раздался мягкий голос Оха. Теперь он звучал как-то иначе, исчез так называемый диснеевский «гусиный» привкус. Более того, он стал ближе, словно Ох стоял за спиной режиссера. – Брось свою деревяшку. Игра окончена.
Локко злобно усмехнулся:
– А вот и нет.
Он успел размахнуться только один раз, потому что Эх без особого труда перехватил его руку своими стальными пальцами. Приблизившись, он одним коротким хуком отправил режиссера в глубокий нокаут. Лязгнув зубами, Рэд упал и отключился.
Ребенок, словно поняв, что его единственный и последний защитник повержен, заплакал.
* * *
Первым, что он почувствовал, когда робкие искорки сознания начали вспыхивать в обволакивающей пелене забытья, был запах. Точнее, свежий воздух.
Там, в обитом стальными листами «кинотеатре», воздуха как такового не было. Зловонная, сводящая с ума мешанина из свернувшейся и свежей крови, немытых тел, грязной одежды и испражнений – вот чем приходилось дышать в тесном бункере. Сейчас ноздри Рэда улавливали абсолютно чистый воздух, и режиссер, широко открыв глаза, жадно задышал полной грудью.
«Я в кровати», – машинально подумал Локко, ощущая телом приятную мягкость матраса. Пальцы нащупали одеяло, которым он был накрыт, и Рэд, откинув его, сел и с изумлением огляделся по сторонам.
Он находился в крошечной комнате, очень напоминающей больничную палату – койка у стены, столик, стул и санузел. Стены, полоток, кафельная плитка и даже скудная мебель – все было безупречно белого цвета. Окна в комнатке не было, но это не мешало циркуляции свежего воздуха, который поступал из вытяжки под
