– Да, – согласилась Эртон. – Он достаточно жесток. Само собой, мы можем неправильно понимать мотивы его решения. Ну а если мы понимаем его совершенно правильно? Тебя это не шокирует?
– Вроде нет… И ты, пожалуй, права. Нам нужна сильная личность, готовая совершать немыслимые поступки.
Васко поставил ополовиненный стакан. Жажда пропала так же, как прежде аппетит.
– Один вопрос, – сказал он. – С чего это ты со мной такая ласковая?
Эртон посмотрела на Васко, как энтомолог смотрит на приколотую к картону неизученную букашку:
– А с того, Васко, что ты можешь оказаться полезным союзником. В долгосрочной перспективе.
Хела, год 2727-й
– До нас дошли новости, Куэйхи, – сказал резной скафандр.
Голос, как всегда внезапный, испугал настоятеля. Он был в зале один. Грилье только что закончил осмотр его глаз, удалив абсцесс под одним из вечно раздвинутых век. Металлические крепления рамок казались сегодня особенно жесткими, словно генерал-полковник медицинской службы специально заточил эти крючочки, пока Куэйхи спал.
Конечно, спал настоятель не по-настоящему. Настоящий сон – непозволительная роскошь, о которой он теперь едва помнил.
– Я давно не получал новостей, – сказал он.
– Мы слышали, что ты сказал внизу на собрании. Ты решил вести собор через Пропасть Искупления.
– Ну, допустим, решил. Но вам-то какое до этого дело?
– Это безумие, Куэйхи. А твое душевное здоровье нас очень заботит.
Куэйхи видел скафандр боковым зрением, тот казался расплывчатым пятном за краем ясного, четкого лика Халдоры. Газовый гигант был наполовину погружен в тень, кремовые, охряные и синеватые полосы пересекали четкую границу дня и ночи, внедряясь во тьму.
– Вам нет до меня дела! – воскликнул он. – Вас беспокоит только собственная шкура – хотите выжить. Боитесь, что если я погублю «Пресвятую Морвенну», вместе с ней погибнете и вы.
– Если погубишь, Куэйхи? Такая постановка вопроса нам совершенно не нравится. Вроде бы прежде ты был настроен на успех.
– Может, я и сейчас настроен, – буркнул он.
«Даже несмотря на то, что такое еще никому не удавалось?»
– «Пресвятая Морвенна» не просто старый собор.
«Ну разумеется. Твой собор самый большой и тяжелый на Пути. Разве это не должно вызывать тревогу?»
– Тем грандиозней будет мой триумф.
– Или катастрофа, если собор сорвется с моста или провалится вместе с ним. Откуда вдруг такая необходимость, ведь твой собор огибал Хелу сотни раз?
– Я почувствовал, что время настало, – ответил Куэйхи. – Вам этого не понять. Божий промысел для вас тайна за семью печатями.
– Ты и впрямь безнадежен. – Внезапно в голосе дешевого синтезатора зазвучала настойчивость, которой не было раньше. – Куэйхи, послушай. Ты вправе распоряжаться «Пресвятой Морвенной» по собственному разумению, мы не можем остановить тебя. Но прежде выпусти нас из этой клетки.
– Боитесь! – растянул он в улыбку жесткие лицевые мышцы. – Что, нагнал я на вас страху?
– Куэйхи, ты выбрал неправильный путь. Ну почему не хочешь учесть доказательства? Исчезновения происходят все чаще. Разве непонятно, что это означает?
– Божий промысел близится к кульминации.
– А может, механизм маскировки пошел вразнос? Выбирай, что больше нравится. Мы свой выбор сделали.
– Мне известны ваши еретические бредни, – ответил настоятель. – Не нужно повторять их.
– Ты считаешь нас демонами, Куэйхи?
– Вы называете себя тенями. Разве тем самым не выдаете свою подлинную бесовскую сущность?
– Мы называем себя тенями, поскольку мы и есть тени, – точно так же, как ты тень для нас. Это констатация факта, Куэйхи, а не теософские рассуждения.
– Я больше не хочу этого слышать.
И правда, он уже достаточно наслушался лжи, искусно сплетенной в паутину, чтобы подорвать его веру. Раз за разом Куэйхи пытался изгнать крамольные постулаты из своей головы, но всегда безуспешно. Пока резной скафандр находится рядом и пока в нем находится это нечто, настоятель не может отгородиться от бесовского внушения. В минуты слабости, столь же непростительные, как и та, что позволила теням появиться здесь двадцать лет назад, он соглашался исполнять некоторые еретические просьбы. Например, провел поиск в архивах «Пресвятой Морвенны», следуя указаниям теней.
Они изложили свою теорию. Ему это ровным счетом ничего не сказало, но, когда он зарылся в самые глубокие архивные пласты, в записи, столетиями хранившиеся в ветхих, изъеденных коррозией банках данных на торговых кораблях ультранавтов, там кое-что нашлось: намеки на утраченные знания, дразнящие догадки, – и на этой основе его разум мог приступить к составлению общей картины.
Постичь так называемую теорию бран.
В древней космологии существовала модель Вселенной, сохранявшая популярность на протяжении семидесяти лет. Насколько удалось понять Куэйхи, эта теория была даже не опровергнута, а просто отброшена и забыта, задвинута в дальний угол, когда появились новые яркие игрушки. В те времена не было способов выявления достоверности различных соперничающих теорий; если та или иная принималась, то исключительно благодаря возможности втиснуть ее в жесткие эстетические рамки и применить к ней пыточные орудия примитивной математики того времени.
Теория бран утверждала, что воспринимаемая нами Вселенная есть лишь крошечная часть чего-то огромного, тончайшая прослойка шпона в фанерном листе бесчисленных соседствующих реальностей. По мнению Куэйхи, в этом крылось нечто заманчивое в теологическом плане, напоминающее концепцию рая наверху и ада внизу, между которыми втиснут субстрат воспринимаемой человеком действительности.
Однако теория бран не имела ничего общего ни с раем, ни с адом. Она вела происхождение от пресловутой теории струн, а конкретно от ее парадокса, именуемого проблемой иерархии.
Снова ересь. Но Куэйхи уже не мог остановиться, он стал копать дальше.
Теория струн утверждала, что фундаментальными кирпичиками материи являются в минимальном постижимом масштабе простые одномерные петли масс-энергии. Подобно гитарной струне, эти петли могли вибрировать – «звенеть» – в различных модах, каждая из которых соответствует определенной частице в классической шкале. Кварки, электроны, нейтрино, даже фотоны представляют собой лишь различные моды вибрации этих фундаментальных струн. Получалось, что даже гравитация может быть образом поведения струны.
Но гравитация сама по себе представляла проблему. В классической шкале, то есть во Вселенной людей и зданий, кораблей и планет, гравитация гораздо слабее, чем принято считать. Да, она удерживает планеты на околозвездных орбитах. Да, она заставляет звезды обращаться вокруг центра масс Галактики. Но в сравнении с другими силами природы гравитация едва ощутима. Когда «Пресвятая Морвенна» опускала электромагнитный манипулятор, чтобы забрать кусок металла у буксира-доставщика, магнит преодолевал силу притяжения Хелы – всю мощь планеты. Если бы гравитация была сопоставима с другими силами, она раскатала бы «Пресвятую Морвенну» в блин атомарной толщины, в металлическую пленку на идеально ровной – благодаря той же гравитации – сферической поверхности планеты. Лишь невероятная по меркам классической шкалы слабость гравитации давала жизни возможность существовать на планетах.
Однако теория струн утверждала, что на самом деле гравитация чрезвычайно сильна, нужно только взглянуть на нее внимательнее. В масштабах шкалы Планка, содержащей наименьшие из возможных величин, теория струн означала, что гравитация нисколько не уступает другим космическим силам. Эта шкала и многие другие аспекты реальности показывала совсем иначе. У нее имелись семь дополнительных измерений, свернувшиеся клубком, точно мертвые мокрицы, – гиперпространства, доступные лишь на микроуровне квантовых взаимодействий.
Такая точка зрения, однако, порождала эстетическую проблему. Другие силы, в совокупности именуемые электрослабым взаимодействием, заявляли о себе как об энергии с особыми свойствами. По утверждению же теории струн, гравитация заметна лишь при условии, что она в миллионы раз превосходит силы электрослабого взаимодействия. Подобные энергии находились далеко за пределами экспериментальных процедур. В этом и состояла проблема иерархии, доставившая физикам немало головной боли. И теория бран – результат одной из попыток избавиться от вопиющей несогласованности.
Теория бран – как понимал ее Куэйхи – утверждала, что гравитация в действительности не уступает электрослабому взаимодействию даже по классической шкале. Вот только всякий раз она утекает прочь, прежде чем получает шанс показать свои крепкие зубы. То, что остается, – гравитация, которую мы ощущаем в повседневной жизни, – всего лишь жалкие остатки чего-то гораздо более мощного. Львиная доля гравитации рассеивается в стороны, уходит в соседние слои и измерения. Частицы, составляющие бо́льшую часть Вселенной, были «приклеены» к базовому объекту, конкретной бране, одному из слоев «фанеры», которая в теории струн называется балк-пространством. Именно поэтому обычная материя Вселенной видна только в одной бране, где ей случилось существовать: материя не вольна перетекать из слоя в слой в объеме балка. Но гравитоны – переносчики гравитации – не имеют таких ограничений. Гравитоны способны путешествовать между слоями, беспрепятственно пронизывая балк.
