Вообще Квазимодо приятно удивила готовность горожан общаться с незнакомым кривым парнем. По старым, «до-флотским», временам вор помнил выражение гадливости, возникавшее в практически каждом обращенном на юного урода взоре. Народ здесь добрее, что ли? Или рожа стала не такая страшная, или ты языком болтать научился складно? Или дыра на месте глаза перестала пугать? А может, все вместе? Посмотреть бы в хорошее зеркало. Такое счастье-злосчастье выпадало парню четыре раза в жизни, и вспоминать об этом Квазимодо не любил. Не на что там было любоваться, в дорогом стекле посеребренном. Ну, сейчас и думать об этом некогда.
После трактира, перекатывая за щекой неизменную жилку, Квазимодо вышел на жаркую улицу и занялся дальнейшими делами. Без особого труда срезав кошель, вор, укрывшись в переулке, послушал вопли юного купеческого наследника. Почему люди, не умеющие уследить за своими денежками, непременно клянут мироздание такими нехорошими и одинаковыми словами? Рынок уже закрывался, и Квазимодо пришлось поторопиться. Он торговался, запоминая местные словечки и перенятые от дедов и прадедов неопровержимые коммерческие доводы и аргументы продавцов. Тут не то что в каждом городе, на каждом ряду рынка свои существенные отличия. Нагрузившись, вор посетил еще несколько лавок. С ходу ниоткуда не гнали – уже хорошо. Квазимодо задавал деловитые вопросы, приценивался и успешно делал вид человека, посланного требовательным хозяином. Тоже вполне сходило за правду.
Утомившись, вор побеседовал с конюхами у постоялого двора и двинулся к городским воротам.
Нет, хороший город Канут. Спокойный.
Квазимодо услышал стук колес и в очередной раз нырнул в кусты. Мимо проскрипела пустая телега. Возница подхлестывал пару коней. Торопится. До темноты всего ничего осталось. В своих ночных страхах жители земель Канута ничем не отличались от своих заокеанских собратьев. Вурдалаки, кровопийцы, ларвы,[49] пишачи[50] и прочие ужасы ночи держали селян в вечном страхе. Когда-то и сам Квазимодо верил, что одинокий человек, застигнутый темнотою, без защиты городских стен или волшебного умения «серых» ночь не переживет. В Глоре даже нищие ближе к ночи жались поближе друг к другу да к башне ночной стражи. Ну, жизнь – она многому научит. Теперь-то ты, одноглазый, может, уже и не человек, раз тьмы и дарков не сильно боишься?
Нет, не в дарках дело. Здесь, в Кануте, к нелюдям спокойно относятся. Вон на рынке бравни[51] со своим медом целых два ряда занимают. По улицам спокойно лобы[52] ходят, гномы свои молотки да точила таскают. Еще какие-то волосатые шляются. К ним-то горожане привыкли. Люди тьмы боятся. Того, чего не знают, опасаются. Тех боятся, о ком рассказать уже некому. Оно конечно – грендель[53] там или бледный кракен. С ними пока драться не научились. С другой стороны, как научишься, если сразу со страху без чувств падаешь? Вон – стурвормы. Еще три года назад у моряков колени подгибались от одного только упоминания об этих гадах. А сейчас – эвфитоны, скортионы, стрелы с человека ростом. Два-три корабля уже сами на змеев наседать начинают. Скоро шкуру стурворма только на подметках да на щитах увидишь.
Ну ладно, это еще не скоро будет. Океан немереный, берегов никто не знает, да и тварей в океане куда больше, чем людей. Интересно, а со стурвормами кто-нибудь столковаться пробовал? Мозги у змеев вроде есть. Хотя они, гады, сначала жрут, а потом думают.
Квазимодо поправил мешок, вспомнил о рыжей, о Ныре и пошел быстрее. Интересно, еще не убила она там его за бестолковость?
* * *
Перед рекой вор снял купленные днем сапоги, тщательно связал и повесил на плечо. Обновка была так себе, в любой момент готова по швам разъехаться. Квазимодо подозревал, что бывший хозяин обуви протаскал ее половину жизни не снимая, а может быть, и помер в этих сапогах. По крайней мере баба, продававшая эту пару, имела вид опухший и несчастный – как пить дать вдова. Но для первых дней в городе и такая обувка сойдет – люди к человеку в сапогах, пусть и поношенных, относятся куда лучше, чем к босоте приблудной. К тому же эти дерьмодавы разнашивать не нужно.
Квазимодо перешел брод. Луна скрылась в облаках. Дороги не видно и в двух шагах. В тростнике завопил-заскрипел неурочный коростель. Вор вздрогнул. Экая жуть – привык в компании быть, теперь птиц шарахаешься. Да еще кукри опрометчиво оставил.
Мешок тяжелел с каждым шагом. Вор опасался пропустить поворот к холму. Тропы здесь нет, а пойдешь левее или правее – непременно в лощину с колючками попадешь. Нет, с друзьями надежнее. Особенно когда они лучше тебя ночью округу видят.
Квазимодо решился свернуть, через сотню шагов съехал в лощину и порвал о рогатый сук рубаху. Вот, аванк их покусай, хорошо, что ниток много купил.
Стоило выползти из лощины – попал в густой кустарник. Пришлось обходить. Стало холодно спине. Вор заозирался, поставил мешок, заставил дыхание успокоиться. Нет здесь никого. И звезд нет и луны. Насекомые молчат. Опять гроза будет, что ли? Квазимодо передвинул нож под правую руку и двинулся дальше.
Опять лощина. Вор оказался на дне, шипя сквозь зубы, выпутался из колючек. Зато отсюда на фоне темного неба оказалась видна вершина холма. Квазимодо живо сообразил, что взял левее, чем нужно.
Под ногами оказалось заброшенное поле. Вон старый колодец, а вон и ферма. Вор присел на корточки, присмотрелся – мерцал едва заметный отсвет пламени костра. Ага, на месте лентяи. А то уж как-то на сердце тяжело стало, и запах нежилой, поганый вокруг мнится.
* * *
Квазимодо вошел в дверной проем, согнув голову, миновал остатки просевшей крыши и плюхнул мешок на заваленный истлевшим тростником земляной пол.
– Что это вы?
Рыжая и фуа торчали у задней стены. В руках у девчонки был кукри, и Квазимодо на миг показалось, что рыжая хочет метнуть клинок прямо ему в башку.
– Эт-то ты? – пробормотал фуа. В руках у него тоже был нож.
– Не похож, что ли?
– От двери отойди, – прошипела Теа. Прыгнула вперед, схватила за руку. От рывка Квазимодо плюхнулся на колено. В руке его сам собою оказался нож.
– Эй, чего у вас тут случилось?
– Ходит кто-то, – прошептал фуа, не отрывая взгляда от провала двери.
– Так, может, это я хожу?
– Нет, до тебя еще. Теа хотела выйти, а он прямо перед дверью стоял.
– Второй раз он на углу был, а как меня увидел, сразу пошел к двери, – прошептала девушка.
Квазимодо посмотрел на ее руку, крепко сжимающую выгнутый вперед клинок. Хотел отобрать, но передумал.
– Если он один, так чего вы…
– Один-то он один, – со злостью и страхом пробормотал ныряльщик. – Мы не трусливей тебя. Он хоть и один, да не живой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
