– Хлеба? хлеба? – кричала она. – Где я возьму вам хлеба? Ведь эти камни не сделаются хлебом от слез! О нет! они также тверды, как… как вот он! Смотрите, дети! Это префект Рима, вон тот, что едет на вороной лошади. Видите, какой ужасный взгляд у него! Но я уже не боюсь его больше. Смотрите на него, дети: он заставил вашего отца день и ночь стоять на стенах, пока тот не умер. Будь ты проклят, префект Рима! – И, сжав кулаки, она протянула их к неподвижно стоявшему префекту.
– Хлеба, мать! Дай нам есть! – с плачем кричали дети.
– Есть я не могу вам дать ничего, но пить – сколько угодно! – дико вскричала женщина и, прижав меньшего ребенка к груди левой рукой, схватила в правую старшего и вместе с ними бросилась в воду.
Крик ужаса вырвался у всех присутствовавших.
– Она безумна! – вскричал префект.
– Нет, она умнее всех нас! – возразил ему голос из толпы.
– Молчи! Воины, трубите в трубы! Скорее вперед, на площадь! – вскричал префект и помчался впереди отряда.
Герольды между тем согнали на площадь всех, кто был еще в домах, – около двух тысяч изнуренных мужчин и женщин, с трудом державшихся на ногах, опираясь на копья и палки.
– Чего еще хочет от нас префект? – говорили одни. – У нас ничего уже не осталось, кроме жизни!
– А знаете? Третьего дня Центумцелла сдалась готам.
– Да, граждане города бросились на исаврийцев префекта и заставили их открыть ворота.
– О, мы также могли бы это сделать. Но нужно торопиться, иначе будет слишком поздно.
– Мой брат вчера умер с голоду. Вчера на скотном рынке продавали мышь на вес золота.
– Я прошлую неделю доставал тайком мясо у одного мясника. Но третьего дня народ разорвал его: он зазывал к себе нищих детей, убивал их и продавал нам их мясо.
– А как добр король готов! Он, как отец, заботится о пленных, снабжает их одеждой, пище и, кто не хочет поступать к нему на службу, тех отправляет в приморские города. Но большинство остается служить в его войсках.
– Тише, вот префект на своей черной лошади. Какой ужасный взгляд у него: холодный и вместе точно огненный.
– Да, – моя мать говорит, что так смотрят люди, у которых нет сердца.
В эту минуту префект выехал на середину площади.
– Граждане, Рим требует от вас еще жертв, – сказал он. – Я призываю вас стать в ряды войска. Голод и – стыдно сказать – измена опустошили эти ряды. Вам нет выбора. Другие города могут выбирать между сдачей и гибелью. Но вы, выросшие в тени Капитолия, не имеете этого выбора: в стенах Рима не может быть сказано трусливое слово. Необходимо сделать последнее усилие: призываю на стены всех, начиная с двенадцатилетних мальчиков до восьмидесятилетних стариков. Тише! Не ропщите! Я велю своим воинам ходить из дома в дом, чтобы не допустить слишком слабых мальчиков или слишком бессильных стариков взяться за оружие.
Префект умолк. В толпе слышался неясный шум.
– Хлеба! – раздался наконец крик за спиной Цетега.
– Хлеба!
– Сдать город!
– И вам не стыдно? – быстро обернулся к ним префект. – Вы так мужественно вынесли все, и теперь, когда остается потерпеть только несколько дней, падаете духом. Ведь через несколько дней сюда явится Велизарий.
– Ты говорил это уже семь раз. И после седьмого раза Велизарий потерял все свои корабли.
– Сдай город! Открой ворота! – кричала толпа.
– Сдай, мы требуем этого!.. Ты вечно твердишь нам о римской свободе. Хорошо, но кто же мы сами, свободные люди или твои солдаты? Слышишь? Мы требуем сдачи!
В эту минуту сквозь толпу пробрался Лициний.
– Явился готский герольд! Я пришел слишком поздно, чтобы остановить его. Изголодавшиеся легионеры впустили его через тибурские ворота.
– Долой его! – вскричал Цетег, – он не должен говорить!
Но толпа с восторгом бросилась навстречу герольду и окружила его.
– Мир! Спасение! Хлеб!
– Мир! Мир! Слушайте герольда!
– Нет! – вскричал Цетег, хватаясь за меч. – Нет, не слушайте его. Я – префект города. Я защищаю его и говорю вам: не слушайте его.
Но толпа густо обступила герольда:
– Говори, посланный, что приносишь ты?
– Я несу вам мир и освобождение! – вскричал Торисмут. – Тотила, король Италии и готов, шлет вам помилование и требует свободного пропуска. Он сам хочет говорить с вами.
– Да здравствует король Тотила! – закричали голоса. – Пусть идет.
– Нет, – вскричал Цетег, подъехав к герольду. – Я начальник этого города и отказываюсь впустить Тотилу. Передай ему, что всякого гота, который вступит в город, я приму, как врага.
Но тут раздался общий крик ярости.
– Цетег! – заговорил один гражданин, когда толпа утихла. – Кто ты? Наш тиран или наш чиновник? Мы свободны. Ты сам часто говорил, что самое главное в Риме – верховенство римского народа. Так вот: римский народ требует, чтобы король был впущен. Желаешь ли ты этого, народ Рима?
– Да, желаем.
– Так и будет. Будешь ли ты повиноваться народу, префект Рима?
Цетег молча вложил меч в ножны.
– В Капитолий! – вскричал он, наконец. – Ты, Лициний, защищай вход в Капитолий со стороны площади и мой дом. А остальные – за мною!
– Что хочешь ты делать? – спросил его удивленный Лициний.
– Напасть и уничтожить врагов! – ответил префект.
Человек полтораста последовало за префектом. Немного времени спустя на улицах Рима раздались звуки готских рогов. Впереди ехал Торисмут с шестью готами, трубившими в рога. За ними знаменосец граф Визанд с голубым знаменем готов и наконец Тотила, Гунтарис, Тейя и человек десять других всадников, почти все без оружия.
Когда она выехали из ворот готского лагеря, к Гунтарису подошел белокурый юноша, почти мальчик, с большими голубыми глазами. В руке его был пастуший посох.
– Ты король? – спросил он Гунтариса. – Впрочем, нет я вижу, что не ты. А это – это храбрый Тейя, черный граф, как называют его в песнях.
– Чего ты хочешь от короля, мальчик?
– Я хочу сражаться в его войске.
– Ты еще слишком молод и слаб для этого. Иди пока домой и паси своих коз, а года через два приходи к нам.
– Конечно, я еще молод, но не слаб. А коз я уже пас довольно. А, вот король! – вскричал мальчик и поклонился ему. – Желаю счастья, господин король, – сказал он и взял за повод его лошадь.
Тотила ласково смотрел на красивого юношу. Гунтарис же заметил:
– Где я видел этого мальчика? Такое знакомое лицо… Какое поразительное сходство! И как благородна осанка этого пастуха!
