— Спасибо, дорогой.
Я поцеловала его, сознавая, что мне вдвойне повезло. Я не просто вышла замуж за лучшего из мужчин — любящего спутника, с которым можно разделить все радости и заботы повседневности; в том, что касается сочинительства, мне тоже больше не грозило одиночество.
* * *
Дневник, сейчас канун Рождества 1854 года. Минуло почти два года с тех пор, как я начала заполнять твои страницы. Мне кажется, настала пора завершить рассказ, достигнув благополучного финала, как во всех моих книгах, — и даже более счастливого, поскольку эта история подлинная.
Готовясь к празднику, мы с Мартой два дня печем кексы, мясные пироги и прочие традиционные кушанья, необходимые для завтрашнего рождественского ужина, после которого, в память о брате и сестрах, мы намереваемся читать вслух отрывки из «Грозового перевала», «Агнес Грей» и два любимых опубликованных стихотворения Бренуэлла. Мы вычистили дом и натерли его при помощи воска, масла и бесчисленных тряпок, пока он не засиял сверху донизу. Я расположила столы, стулья, комоды и ковры с математической точностью и запаслась углем и торфом, чтобы добрый огонь освещал и согревал каждую комнату.
Сидя в столовой и взирая на сверкающие результаты наших усилий, я услышала, как папа и Артур радушно беседуют в кабинете через коридор. Звуки их глубоких ирландских голосов, вовлеченных в дружеское подшучивание, неизменно забавляли меня.
Я задумалась и невольно улыбнулась другому воспоминанию: своему диалогу с мужем прошлым вечером, когда мы ложились спать.
Едва я вытащила шпильки из волос, как Артур с темным огоньком в глазах встал у меня за спиной и тихо промолвил:
— Можно, я расчешу тебе волосы?
За шесть месяцев замужества я бессчетное количество раз имела счастье наслаждаться парикмахерскими услугами своего мужа — услугами, которые всегда вели к такому восхитительному завершению, что я часто специально оставляла щетку на постели и с растущим нетерпением ожидала, когда она будет найдена и использована по назначению. Просьба Артура заставила мое сердце забиться сильнее. Ничего не ответив, я села на кровать рядом с ним и вверилась его заботам.
Он пропускал мои пряди через щетку уверенными, ловкими взмахами; его пальцы нежно отводили волосы с моей шеи, отчего у меня покалывало кожу. Я расслабилась под трепетными ласками мужа, и тут он произнес низким голосом:
— Миссис Николлс, теперь, когда вы стали почтенной замужней женщиной, могу я задать вопрос, который давно меня мучает?
— Спрашивай о чем угодно, мой милый мальчик.
— Много лет назад, когда я впервые пришел к вам на чай, что тебе послышалось, на что ты обиделась?
— Ты правда хочешь знать?
— Да, хочу.
— Ты сочтешь меня глупой и тщеславной.
— Все равно.
Я вздохнула и зарделась при воспоминании.
— Мне послышалось, что ты назвал меня безобразной старой девой.
— Что? — Щетка замерла в его руке. — Безобразной? Нет! Я ничего подобного не говорил! Я назвал тебя злонравной. Ты и вправду была злющей как ведьма и изрыгала пламень и серу… но безобразной? Подобное просто не могло прийти мне в голову.
— Правда? Ты не считал меня безобразной даже тогда, дорогой?
— Никогда. — Артур отложил щетку и развернул меня лицом к себе. — Надеюсь, ты достаточно меня изучила, дорогая, и не сомневаешься в моих чувствах. В то серое, унылое апрельское утро почти десять лет назад я счел тебя прекрасной, когда впервые увидел на пороге в муке с головы до пят. Твоя красота росла с каждым днем, по мере того, как я постигал твою сущность. Ты для меня самая красивая женщина на свете, Шарлотта Николлс, и всегда будешь самой красивой. Я люблю тебя.
Мое сердце воспарило. Купаясь в сиянии обожающих глаз моего мужа, я действительно ощущала себя красивой, впервые в жизни.
— И я люблю тебя, — сказала я, сливаясь с ним в объятии.
ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА
В конце 1854 года, завершив эти дневники, Шарлотта Бронте казалась счастливой и здоровой, как никогда в жизни. В своих письмах она нежно отзывалась о муже, утверждая, что «с каждым днем моя привязанность к нему растет». Навещавшие Шарлотту друзья отмечали ее цветущий вид и безмятежное счастье новобрачных. Эллен признала, что «после свадьбы ее словно окружал ореол счастья, переполняло праведное спокойствие, даже в минуты волнения».
К сожалению, эти блаженные месяцы здоровья и домашних радостей слишком быстро закончились.
В конце января 1855 года Шарлотта заболела и страдала от утренней тошноты. Артур, в надежде получить высококвалифицированный медицинский совет, какой в Хауорте был невозможен, послал за брэдфордским врачом, считавшимся лучшим в округе. Врач, не слишком встревоженный состоянием больной, подтвердил, что она беременна, и предписал ей постельный режим.
Однако здоровье Шарлотты продолжало ухудшаться. К смятению ее отца и мужа, за следующие шесть недель она так жестоко ослабела от жара и рвоты, что не могла есть и почти не могла говорить. Ее служанка Марта Браун сокрушалась, что даже птичка не выжила бы, питаясь такими крохами. Лежа в постели, Шарлотта написала друзьям несколько коротких, едва различимых карандашных записок, в которых с любовью превозносила мужа. Семнадцатого февраля она составила завещание взамен осторожного соглашения, заверенного перед свадьбой, завещав все имущество своему возлюбленному Артуру, а не отцу.
В марте ее состояние ненадолго улучшилось, тошнота внезапно прекратилась, она проголодалась и жадно ела. Но было уже поздно. Жизнь ускользала от нее; она погрузилась в беспорядочный бред. В конце месяца она на мгновение пришла в себя, увидела потемневшее от горя лицо мужа, услышала его бессвязные молитвы о выздоровлении и прошептала:
— О! Неужели я умру? Нет! Он не разлучит нас, ведь мы были так счастливы.
Ранним субботним утром 31 марта 1855 года, всего за три недели до своего тридцать девятого дня рождения, Шарлотта Бронте скончалась. Артур сжимал ее в объятиях, вне себя от горя. В свидетельстве о смерти не было ни слова о беременности и утверждалось, что Шарлотта умерла от туберкулеза, той же прогрессирующей болезни, которая погубила ее брата и сестер. Современные врачи, однако, называют причиной или, по крайней мере, располагающим фактором hyperemesis gravidarum (чрезмерную рвоту беременных). Мы никогда не узнаем, внесло ли свою лепту плохое качество воды в Хауорте (из-за которого верная служанка семьи, Табби, лишь месяцем ранее скончалась от тифа).
Патрик Бронте, раздавленный смертью дочери и донельзя расстроенный любопытством общественности относительно личности прославленного затворника Каррера Белла, попросил миссис Гаскелл создать историю жизни Шарлотты. Помянутая леди скрупулезно ее исследовала и блестяще описала. Артур всеми силами противился самой идее биографии, в особенности изданию писем Шарлотты, ведь это выставляло напоказ то, что он считал личным и сокровенным. Тем не менее он неохотно смирился с желанием Патрика Бронте и оказал миссис Гаскелл посильную помощь.
Когда через два года после смерти Шарлотты вышла «Жизнь Шарлотты Бронте», напечатанная «Смит, Элдер и Ко», книга вызвала сенсацию, сравнимую с первой публикацией «Джейн Эйр». В том же году увидел свет первый роман Шарлотты «Учитель», хотя его совершенно затмила увлекательная история ее собственной жизни.
Артур Белл Николлс исполнил обещание, данное жене, и преданно заботился о Патрике Бронте следующие шесть лет. Патрик умер, оставив все свое состояние «любимому и уважаемому зятю, преподобному Артуру Беллу Николлсу». Если Артур ожидал получить после смерти Патрика его приход в награду за безропотное и добросовестное выполнение обязанностей викария в течение шестнадцати долгих лет, его ждало жестокое разочарование. Приходом заведовали церковные попечители, новое поколение которых не испытывало пиетета к Патрику Бронте; к тому же несгибаемые, железные принципы Артура могли кого-то из них обидеть. Четырьмя голосами из пяти кандидатура Артура была грубо отклонена.
Тогда он собрал свои вещи, включая различные напоминания о Бронте и многие личные и литературные принадлежности Шарлотты, и вернулся в Банахер в компании Платона, последней собаки Патрика. Королевской школой по-прежнему управлял его кузен Джеймс Белл. Тетя Артура Гарриет жила в симпатичном маленьком домике на вершине холма, к которому примыкало двадцать акров земли. Артур поселился с ней и ее дочерью Мэри-Энн и стал вести тихую жизнь фермера, отказавшись от служения церкви. Марта Браун, которая в далеком прошлом терпеть его не могла, стала ему добрым другом и гостила у него часто и подолгу.
Мэри-Энн всегда любила своего кузена, и через девять с половиной лет после смерти Шарлотты они с Артуром тихо поженились.
По общему мнению, его второй брак, хотя и бездетный, был счастливым, основанным скорее на дружбе и взаимопонимании, чем на страсти. Артур не скрывал от Мэри-Энн своих чувств, признаваясь, что «похоронил сердце с первой женой». Мэри-Энн, к ее чести, все понимала. Написанный Ричмондом портрет Шарлотты висел в их гостиной более сорока лет, пока Артур не умер в 1906 году в возрасте восьмидесяти восьми лет. В случае настоятельных просьб он с огромной гордостью писал и говорил о своей прославленной первой жене, но избегал публичности до конца дней.
