Группа была столь малочисленна, что ее невозможно назвать подразделением, но в безлюдном краю и такая группа далеко заметна. Гора одним краем нависала над ущельем, по которому к мирным кишлакам не раз прокрадывались из Пакистана душманские шайки.
Вот, наконец, и вершина — длинная, плоская; с нее ущелье просматривалось в оба конца. Но желанный отдых еще не пришел — командир приказал немедленно начать оборудование позиций. Выставили дозорных. Работали молча, споро. Замаскировали позицию. Залегли, затаились. И время словно остановилось, а с ним остановилось косматое солнце в зените, от которого попрятались даже ящерицы и птицы. Отдых не приносил облегчения, лучше бы, наверное, что-то делать, обливаясь потом, но главным делом теперь стали неподвижность и полное молчание. Вокруг, насколько хватало глаз, вздымались разновеликие вершины серо-желтых и серо-коричневых гор. Причудливые тени редких облаков, лежащие на их склонах, казались издалека горными лесами, они манили воображение, рисуя прохладную сень, щебет птиц и перезвон ручейков.
Как ни старались десантники соблюсти на своем учении скрытность, чьи-то злые глаза, видно, успели заметить группу на переходе...
Близился закат, когда старший лейтенант Ковалев услышал раскатистый грохот крупнокалиберного пулемета и увидел огненные трассы, летящие из долины к вершине горы. В ту минуту он находился над самым краем ущелья вместе со старшим лейтенантом Яном Кушкисом и радистом рядовым Евгением Калягиным. Выйдя на связь с основной группой, он приказал: на огонь не отвечать, ничем себя не обнаруживать, всем оставаться на своих местах. Несколько минут было тихо, и уже подумалось, что душманы обстреляли вершину на всякий случай, как вдруг на нее обрушился свинцовый шквал — разом палили многие десятки винтовок, пулеметов и автоматов. Над вершиной закурилось облако пыли. Находившийся в основной группе прапорщик Чайка сообщил: в долине он наблюдает передвижение вооруженных людей, их не меньше сотни.
Стало ясно: без схватки с бандой десантникам не обойтись, и лучше бы командиру находиться на основной позиции, но пройти на нее незаметно теперь было невозможно. Ковалеву не хотелось обнаруживать пост наблюдения, который одновременно прикрывал всю группу со стороны ущелья — по крутосклону опытные скалолазы могли проникнуть в тыл десантникам. Он остался на месте, поддерживая со своими связь по радио и доверяясь мужеству и опыту прапорщика Чайки.
Радист Калягин уже передал донесение Ковалева о нападении крупной банды старшему начальнику. Тот сообщил: немедленно высылает на помощь группу боевых машин. Путь по ночным горам опасен и труден, Ковалев рассчитал, что помощь подоспеет лишь к рассвету. Продержаться надо всю ночь.
Малочисленность шурави, конечно, не была секретом для главарей банды, но они, видимо, слышали, чего стоят в бою советские воины, — атака началась в сумерках, когда численное преимущество сказывается с удвоенной силой. Сгущалась на глазах темень, и волны ее словно бы несли с собой к вершине горы цепочки винтовочных и автоматных вспышек, разбрызгивающих трескучий свинцовый ливень. Казалось, головы невозможно поднять из-за камня, но в рассчитанный командиром момент автоматы десантников ударили мощно и дружно, разом остановив надвигающиеся душманские цепи. Враги залегли и скоро прекратили стрельбу. Усиленный рупором голос заревел в темноте:
— Советские! Сдавайтесь! Вас мало, нас много. Мы убьем только командиров и коммунистов. Остальных отпустим. Если не сдадитесь, убьем всех!
В группе десантников было два коммуниста, они же командиры. Остальные — комсомольцы. По своей темноте враг пытался вызвать в советских воинах звериный инстинкт сохранения собственной шкуры, господствующий в басмаческих бандах, где каждый надеется выжить и воспользоваться сребрениками, за которые продал совесть.
Не услышав ответа, душманы возобновили огонь и под прикрытием его, переползая и перебегая, постепенно приближались к вершине. Десантники ловили фигуры врагов в ночные прицелы, секли короткими, убийственными очередями.
В стойкости своих десантников Ковалев не сомневался — все они испытаны горами, большинству довелось еще раньше услышать вражеские пули. Верил он и в твердую распорядительность прапорщика Чайки, невозмутимого богатыря-белоруса, которому теперь приходилось руководить обороной основной группы. Верил и в помощника его — прапорщика Строганова. А когда к основной группе благополучно отступил передовой пост охранения во главе со старшим лейтенантом Николаем Ладейщиковым, человеком исключительного хладнокровия и смелости, Ковалев мог бы спокойно сидеть в своем укрытии, если бы душу его не сосала пиявкой мысль о патронах. Безошибочно улавливая в грохоте перестрелки расчетливо короткие очереди своих, он считал каждую. На одного десантника приходилось больше десятка нападающих, а при таком соотношении, чтобы уравнять силу огня, на один вражеский выстрел надо отвечать половиной автоматного магазина. Но это невозможно — носимый солдатом боезапас ограничен.
Десантники стреляли экономно, и вое-таки огонь их удерживал врагов на расстоянии. После бешеного взрыва пальбы снова заревел душманский рупор. Теперь враги перемежали угрозы царскими посулами, взывали к единоверцам-мусульманам, если они есть среди окруженных, обещали даже сохранить жизнь командирам и коммунистам — только, мол, сложите оружие. Но оружие десантников стегало уничтожающим огнем всякий раз, как только душманы делали попытку продвинуться вперед.
Одни холодные горные звезды следили за драматической схваткой на черной горе, оплетенной малиновой смертоносной пряжей автоматных и пулеметных трасс, да где-то в затемненных кишлаках люди тревожно прислушивались к далекой перестрелке, и матери держали на руках сонных детей. Стреляют — значит, явилась банда. Если она ворвется в село, надо успеть убежать в горы, забиться в виноградники и колодцы кяризов. Иначе мужчин силой погонят в отряды бандитов, противящихся убьют, жилища разграбят или разрушат, а женщин с детьми и стариков выгонят на дорогу: ступайте куда глаза глядят. Закордонные налетчики, кажется, хотят обратить афганскую землю в пустыню, усеянную развалинами и человеческими костями. Их жестокость может показаться слепой, если бы она не была рассчитанной. У мирных афганцев есть причины вздрагивать по ночам, когда в горах послышится перестрелка.
По наблюдательному посту, где остался Ковалев с двумя товарищами, время от времени предостерегающе постреливали, видимо, не принимая эту группу всерьез. Деваться ей было некуда: с одной стороны — головоломная круча, по которой и днем-то редкий отважится спуститься вниз, с другой — враги, уже подступившие к самой вершине и охватившие клещами основную группу десантников. Но когда Ковалев получил весть, что боеприпасы иссякают, а душманы снова усиливают нажим — он угадал это и по стрельбе, — явилась отчаянная мысль. Подтянув поближе автомат, он повернулся к лежащему рядом Кушкису, негромко спросил:
— Что, Ян Юрьевич, пощупаем «духов» с тыла?
— Я не против, командир.
Они прошли бок о бок не одну опасную дорогу этой горной страны, поровну делили радости и лишения, последнюю воду во фляжке, последний сухарь и банку консервов, научились с
