Чувство вины, стыд, осознание истины постепенно заглушали гнев Линдсея.
– Ты сделал это мне назло! Ты поступил так, чтобы отомстить мне! Ты всегда хотел быть с Анаис – и теперь нашел способ привязать ее к себе!
– Она не будет со мной! – рявкнул Броутон, и его руки сжались в кулаки. – Держу пари, ты находишь в этом особое удовольствие, не так ли? Готов биться об заклад, тебе нравится осознавать: несмотря на все, что я сделал для Анаис, она все еще не может заставить себя выйти за меня замуж. О, Анаис не принимает мое предложение, цепляется за объяснение, будто пока нет уверенности в том, сможет ли она когда-либо родить еще одного ребенка. Анаис пытается убедить меня в том, что думает обо мне и моем наследнике. Но я-то знаю: она использует это оправдание, чтобы держать меня на почтительном расстоянии.
– Не важно, ты все равно предал меня.
– Речь шла о том, чтобы защитить Анаис и ребенка. Мне было не до тебя.
– Где моя дочь?
– В надежном месте.
– Где она? – закричал Линдсей.
– Если ты думаешь, что можешь вломиться сюда и разрушить все, что я с таким трудом уладил, то ты, верно, совсем спятил. Я не позволю тебе так просто забрать ребенка у моего брата и его жены. Не позволю испортить репутацию – ни этому ребенку, ни Анаис. Слишком поздно ты хватился, Реберн, чтобы заявлять о своих отцовских правах. Тебе следовало сделать это много месяцев назад. Ты должен был поступить по-мужски и предложить Анаис руку и сердце после того, как лишил ее невинности в этой проклятой конюшне. Если бы ты так и поступил, ничего этого не произошло бы.
Линдсей отбросил намек на чувство вины, которое начало примешиваться к его необузданному гневу. Ему не стоило оправдываться перед Броутоном. Он и так знал, что не собирался бросать Анаис с ребенком. Линдсей всегда планировал жениться на ней – он никогда не выплеснул бы внутрь ее свое семя, если бы желал лишь утолить свою страсть. Нет, он был виноват во многом, но только не в том, что обесчестил Анаис и бросил ее страдать в одиночестве.
– Спрашиваю в последний раз: где ребенок?
– Я жду гостей этим вечером. Боюсь, мне придется попросить тебя покинуть мой дом, Реберн.
– Черт, ты не отделаешься от меня, словно я – какой-то никчемный слуга! Думаешь, это такое ничтожное дело, что ты можешь запросто его замять? Что ж, спешу тебя заверить: я не уйду.
– Что здесь, черт возьми, происходит?
Обернувшись, Линдсей увидел Роберта Миддлтона, который стоял в дверном проеме кабинета. Взгляд доктора метался между Броутоном и Линдсеем. Мертвенно-бледный оттенок, который приобрели щеки Миддлтона, красноречиво поведал незваному гостю: Роберт прекрасно понял, что здесь творится.
– Я пришел за своей дочерью, – отрезал Линдсей холодным, требовательным голосом. В комнате повисла напряженная тишина, которую вдруг прорезало женское рыдание. Сузив глаза, Линдсей заметил Маргарет Миддлтон, которая отчаянно цеплялась за руку мужа. – Скажите мне, где она, пока я не перевернул весь дом вверх дном!
– Не уверен, что вы думаете…
– Я знаю, что вы забрали мою дочь! – прогремел Линдсей. – Я знаю, что вы дали ей свое имя. А еще я знаю, что она не проведет больше ни одного дня в этом доме. Ну а теперь – прочь с моей дороги!
Протолкнувшись в дверной проем мимо Миддлтона и его рыдающей жены, Линдсей пересек холл и схватился за перила. Взлетев по лестнице через две ступеньки, он бросился в детскую, не обращая внимания на угрожающие крики Броутона и отчаянный плач жены Роберта.
– Ты не можешь врываться в мой дом и угрожать мне, Реберн! – закричал Броутон из холла. – Не говоря уже о том, что ты не можешь по собственной прихоти обыскивать мой дом.
– Я уже это делаю, – насмешливо хмыкнул Линдсей.
– Он собирается забрать ее, да? – рыдала Маргарет в свой кружевной платок. – Он хочет отнять моего ребенка!
– Тсс, Маргарет, – прошептал Роберт. – Тихо, успокойся.
– Убирайся отсюда сейчас же, Реберн!
Линдсей услышал стук ботинок Гарретта на лестнице, за своей спиной, и его пальцы сами собой сжались в кулаки.
– Иди сюда, ты, негодяй!
– Отошли прислугу вниз, – приказал Роберт Броутону, – чем меньше они услышат, тем лучше. Маргарет, успокойся. Реберн, задержитесь на минутку, будьте любезны.
Линдсей проигнорировал настойчивую просьбу Роберта и устремился по коридору, считая двери и осознавая, что стремительно приближается к детской. Но ему можно было ничего не подсчитывать, потому что дверь детской вдруг отворилась и оттуда выглянула встревоженная горничная. Она попыталась захлопнуть дверь перед носом Линдсея, но он потянулся к щеколде. В тот же самый момент рука Роберта Миддлтона сжала его запястье, оттаскивая от входа в комнату.
– Задержитесь на мгновение, будьте так любезны, Реберн.
Не в силах поднять глаза на человека, ставшего отцом его дочери, Линдсей пробурчал что-то себе под нос и уставился на мысок своего сапога.
– Ребенок ни в чем не виноват. Надеюсь, вы не ворветесь туда в таком состоянии, вне себя от гнева.
– Я пришел не для того, чтобы навредить ребенку. Это ведь вы пришли сюда, чтобы помешать мне увидеть дочь?
Роберт отпустил его запястье и посторонился:
– Нет, я не собираюсь вам мешать. Вы имеете полное право видеть малышку. Но, как мне кажется, ради ребенка мы можем говорить и потише, чтобы слуги не смогли нас ненароком услышать. Меня сейчас волнует не моя или ваша гордость. Я беспокоюсь о будущем ребенка.
– Я контролирую свой гнев, Роберт. Даю вам слово, я не сделаю ничего, что могло бы разрушить будущее ребенка. Я лишь хочу побыть с ней немного наедине.
Роберт кивнул:
– Я понимаю. Позвоните в колокольчик, если вам что-то потребуется.
– Все, что мне требуется, – чтобы вы не подпускали Броутона и Анаис близко ко мне. Не могу представить, что она будет настолько глупой, чтобы последовать за мной сюда, но она в отчаянии, а отчаяние приводит ко многим необдуманным шагам. Сейчас я управляю гневом, но, боюсь, он вырвется наружу, если я столкнусь с ними двумя лицом к лицу. Мне нужно время, чтобы подготовиться к этому. Я знаю, что виноват в большинстве обрушившихся на нас бед и именно мои неверные решения привели нас к этой ситуации. Но я – лишь человек, Роберт, и прямо сейчас, правильно это или нет, но я в ярости на них двоих. Мне кажется, что наказание, к которому они меня приговорили, несоразмерно моим преступлениям.
– Реберн, поймите…
– Это я прошу вас о понимании, Роберт. Поставьте себя на мое место. Женщина, которую вы любили всю свою жизнь, производит на свет вашего ребенка, ни слова не говоря вам об этом. Потом она отдает этого ребенка на воспитание другому мужчине, а когда вы наконец-то узнаете обо всем, оказывается слишком поздно, чтобы хоть что-то исправить. Скажите, что бы вы почувствовали?
