Хардвик цокнул языком.
— Во дает, а.
— По-моему, он…
— Выйдет чистым из любого дерьма!
Гурни пожал плечами.
— Я думаю, он просто хорошо управляет трактовками происходящего.
Хардвик ткнул пальцем в экран.
В этот момент Эштон достал мобильный, поморщился и поднес его к уху.
Затем что-то сказал, но девушки снова принялись разговаривать друг с другом, и его реплик не было слышно.
— Все-таки что он говорит? — задумчиво спросил Гурни.
Хардвик внимательно наблюдал за его губами, но снова покачал головой:
— Что угодно.
Закончив разговор, Эштон убрал телефон. В заднем ряду одна из девушек подняла руку. Поскольку Эштон ее не заметил или не обратил на нее внимания, она встала и принялась ему махать. Тогда он перевел на нее взгляд.
— Девочки, похоже, возник вопрос. Или комментарий?
Девушка, которая оказалась той самой блондинкой с миндалевидными глазами, сказала:
— Ходят слухи, что сегодня здесь видели Гектора Флореса, прямо в нашей часовне. Это правда?
Эштон заметно заволновался.
— Что? Где ты это услышала?
— В главном здании на лестнице. Там какие-то девочки разговаривали, не разглядела кто, далеко стояла. Но одна говорила, что видела Гектора. Если это правда, то мне страшно.
— Если бы это было правдой, это действительно было бы страшно, — ответил Эштон. — Возможно, девочка, которая это заявила, объявится и пояснит? Она ведь тоже сейчас здесь, — он обвел взглядом зал, в котором повисла напряженная тишина. Секунд через пять Эштон резюмировал: — Я думаю, что некоторым из нас просто нравится рассказывать страшные истории, — голос его, однако, был по-прежнему слегка встревоженным. — Есть еще вопросы?
Одна из учениц помладше подняла руку. Эштон кивнул, и она, поднявшись, спросила:
— А мы долго здесь будем торчать?
Эштон улыбнулся с видом ласкового отца.
— Только пока это нужно и ни минутой дольше. Надеюсь, что каждая группа уже успела обсудить переживания, вызванные новостью о Саванне. Я хочу, чтобы вы еще немного побыли здесь и проговорили все, что вас гнетет, каждую мысль, позволяя друг другу и вашим помощникам поддержать вас. Это действительно работает. И мы не раз в этом убеждались.
Эштон спустился с возвышения и прошелся по группам, по-видимому, говоря каждой какие-то теплые слова, но, судя по пристальному взгляду, наблюдая за ходом обсуждения. Иногда казалось, что он внимательно слушает разговоры, а иногда — что погружается в собственные мысли.
Гурни посмотрел на него и внезапно понял, что все это выглядит ужасно странно. Церковь давно перестала быть церковью, однако атмосфера, запахи и звуки в ней сохранилась прежние. И вот он наблюдал собрание одержимых грешниц в доме Господа.
Эштон продолжал свой путь между скамеек, обмениваясь какими-то репликами с ученицами и «помощниками», но Гурни больше на него не смотрел.
Закрыв глаза, он откинул голову на бархатную спинку кресла и пытался прислушаться к простому звуку и ощущению от вдохов и выдохов, пытался освободить ум от фонового шума мыслей. Ему даже почти удалось, но одна мелочь все-таки напрочь отказывалась оставить его в покое.
Всего одна.
Реплика Хардвика цеплялась за его сознание. Слова, которые он сказал, когда Гурни спросил его, не слышит ли он, что говорит Эштон блондинке, которая подошла к нему в самом начале.
«Да фиг знает». Что угодно. «Слишком шумно». В хоре других голосов его слова были неслышны.
Он мог сказать что угодно.
Гурни это решительно не давало покоя.
И тут он понял почему.
Из глубин памяти всплыла другая картинка, с другого экрана.
Но всплыла с удивительной ясностью.
Другое время, другое место, ухоженный газон. Скотт Эштон беседует с другой блондинкой в окружении гостей. И слов его не разобрать, потому что слишком шумно. Он мог сказать что угодно.
Он мог сказать Джиллиан Перри что угодно.
А ведь эта реплика могла быть ключевой.
Хардвик наблюдал за ним.
— Ты чего?
Гурни медленно открыл глаза, словно ему было тяжело разлепить веки, и ничего не ответил, вместо этого принявшись гадать. Он мог сказать что угодно.
Правды теперь не узнать, но все-таки — что, что он мог сказать?
Например: «Что бы ни случилось, молчи».
Или: «Что бы ни случилось, не открывай дверь».
Или: «У меня для тебя сюрприз, зажмурься покрепче».
А вдруг он именно это и сказал? «Это главный сюрприз в твоей жизни, так что зажмурься покрепче»?
Глава 76
Еще один слой
— Очнись уже, твою мать! — потребовал Хардвик.
Гурни потряс головой, будучи еще не готов делиться размышлениями, которые захватили его, как охота захватывает хищника. Он встал и принялся ходить по комнате — поначалу просто медленно меряя шагами ковер перед письменным столом. Лампа с фарфоровым плафоном высвечивала сложный цветочный узор.
Если он был прав, а это было, как минимум возможно, то что из этого следует?
На экране Эштон стоял у багровой драпировки, частично закрывавшей каменную стену, и с благодушным видом рассматривал учениц.
— Гурни, я теряю терпение! — заявил Хардвик.
Гурни прекратил ходить по кабинету, чтобы смешение звука из колонок и звука собственных шагов не мешало размышлениям.
— Эштон мог сказать что угодно. Твои слова?
— Ну, вроде. И что?
— Кажется, ты сейчас перевернул один из основных домыслов, на которые мы опирались, расследуя убийство Перри.
— Это какой?
— Главный! Почему Джиллиан пошла в домик садовника.
— Ну, мы знаем ее собственную версию. На той записи она сказала Эштону, что хочет выманить Флореса к гостям. А Эштон стал с ней спорить, дескать, ну его, этого Флореса. Но она не послушала…
Гурни сверкнул глазами.
— А теперь представь, что этого разговора не было.
— Так он же есть на записи! — Хардвик, казалось, был одновременно раздражен и заинтригован волнением Гурни.
— Этого разговора нет на записи, — произнес Гурни медленно, словно каждое слово было важным заклятьем.
— Как это нет?
— На записи Эштон и Джиллиан разговаривают в толпе гостей, где-то на фоне, и голосов их не слышно. Содержание их разговора ты, как и все остальные, помнишь исключительно со слов Эштона, когда он пересказывал беседу Лунцам. Откуда мы знаем, что именно Джиллиан ему сказала или что он ей сказал? До сих пор мы не подвергали этот пересказ сомнению. А ведь он, на самом деле, мог сказать ей все что угодно.
— Ладно, — произнес Хардвик. — Допустим, мы не знаем, что сказал Эштон. Но что он такого мог сказать? Какой ему смысл скрывать причину, по которой Джиллиан поперлась к садовнику?
— Ну, мне на ум приходит как минимум один вариант. Довольно неприятный. Но важно не это, а то, что мы все это время ничего не знали, а лишь думали, что знали. Понимаешь? На самом деле мы знаем только, что Эштон и Джиллиан поговорили, а затем она пошла в домик.
Хардвик начал нетерпеливо барабанить пальцами по ручке кресла.
— Но почему? Вроде за ней потом кто-то пошел, стучал в дверь… Кто-то из официантов, нет? И она не открыла, то есть, вероятно, уже была мертва. Короче, я не врубаюсь, к чему ты клонишь!
— Хорошо, начнем с начала. Вспомни запись и забудь, как и кто ее комментировал. Есть ли какой-то другой способ трактовать то, что мы видели?
— Например?
— Ну, на записи видно, что Джиллиан показывает Эштону на часы. Предположим, он просил ее напомнить, когда наступит время для тостов. И вот он подходит к ней и говорит: слушай, я приготовил для тебя крутой сюрприз. Иди в домик, он ждет тебя там. А потом будет тост. Только, чур, запрись изнутри и сиди там тихо и не открывай, даже если будут стучать, а то сюрприза не выйдет.
— То есть она могла быть еще жива, когда к ней стучался официант?
— А потом Эштон открыл дверь своим ключом, сказал что-нибудь вроде: «Зажмурься покрепче»…
— И?
Гурни помедлил.
— Помнишь Джейсона Странка?
Хардвик поморщился:
— Убийца из серийных. И чего?
— А ты помнишь, как он убивал своих жертв?
— Вроде расчленял и рассылал копам по почте.
— Точно. Но я сейчас об орудии.
— Какой-то японский нож мясника, кажется.
— Да, и он носил его в пластмассовых ножнах под курткой.
— Все равно не врубаюсь, к чему ты клонишь… или нет, постой… ну нет! Думаешь, Эштон пошел в домик, велел жене закрыть глаза и отхреначил ей голову?
— Если опираться исключительно на видеоряд, то это ничем не хуже истории, которую мы все это время принимали за правду.
— Слушай, ну всякое бывает, но все-таки… — Хардвик покачал головой. — Типа, отрубил голову, положил аккуратненько на стол — и давай орать, как дурной, «спасите-помогите», а ножик сунул под куртку и был таков?
