Весьма двусмысленный характер носило выступление по данной теме основного докладчика от группы «демократического централизма» Осинского. Осинский объяснил развитие бюрократизма сосредоточением и законодательных, и исполнительных полномочий в одних руках.
Далее он замечает: «По учению буржуазных правоведов, соединение властей ведет к произволу. Но это имело место только для буржуазной демократии. В рабочей и крестьянской демократии законодательные и исполнительные полномочия могут быть объединены, ибо, если сам трудовой народ держит в своих руках всю власть, если он осуществляет ее через сплошную сеть Советов, то произвол, возникающий из соединения властей, будет произволом над самим собой, а такой «произвол», как известно, никого не пугает. Но все это можно считать правильным лишь при одном предположении: если власть соединяется в руках выборных коллегий, как в первое время это у нас и было»[396]. Таким образом, не выступая против тенденции к дальнейшей централизации системы управления, Осин- ский предлагал сосредоточить власть в руках коллегиальных органов, в том числе и Советов, вернувшись кое в чем к опыту 1918 года. Позднее, на IX съезде, Осинский аргументирует свой тезис: «Коллегия — школа взаимного обучения». (И, добавим, коллегия в какой-то степени помогает осуществлять взаимный контроль.) Осинский убежден, что концентрация власти в руках отдельных органов — неизбежный процесс, но заявляет, что грань концентрации полномочий все же была перейдена.
При этом Осинский категорически против хоть каких- то малейших шагов в сторону расширения избирательного права и уступок мелкобуржуазным партиям. Его предложения сводятся к идее втянуть в государственную работу весь пролетарский авангард, «но и только этот авангард»[397]. Многие организационные идеи Осинского брались Лениным на карандаш, хотя особо близких отношений между ними никогда не было. Вот что пишет об Осинском в своей книге С.А. Павлюченков: «Являясь чрезвычайно инициативной личностью, Осинский вечно влезал в оппозицию, постоянно к чему-то призывал, раскачивал устоявшееся и расшатывал авторитеты. В то же время этим-то он и был ценен: выступая с критикой, загадывая вперед, он брал на себя нелегкий и неблагодарный труд первопроходца во многих делах. После 1918 года Ленин не подпускал Осинского к высшим партийно-государственным должностям, держал на отдалении, в провинции (чаще всего, в должности уполномоченного ВЦИК и председателя гу- бисполкома. — А. Б.), но всегда внимательно выслушивал, точнее — прочитывал, его соображения, поскольку личные беседы у них, как правило, не получались и Осинский предпочитал обращаться к Ленину посредством бумаги и чернил. Благодаря сохранившимся в архивах листочкам записок и писем Осинского выясняется, что он находился у истоков самых фундаментальных и важных мероприятий политики военного коммунизма»[398]. А это говорит о том, что сущность предложений одного из лидеров группы «демократического централизма» сводилась лишь к упорядочиванию организационно-управленческих функций партийно-государственного аппарата, ни в коей степени не выходя за рамки военного коммунизма, и именно по этому пути пошел в 1919–1920 году возглавлявшийся Лениным ЦК. 25 марта 1919 года были созданы Политбюро и Оргбюро ЦК, что предполагало разделение аппарата ЦК для решения чисто государственных и партийных проблем, хотя Политбюро оставалось, без сомнения, высшим партийным органом. Однако, как указывает С.В. Леонов, из 120 вопросов, рассмотренных на первых 15 заседаниях Политбюро, 113 было посвящено государственным, а не партийным проблемам[399]. Пирамида Советов превращалась в декорацию, прикрывавшую партийную диктатуру. Лозунг «Вся власть Советам!», по мнению Ленина, себя исчерпал и более не соответствовал реальной социально-политической обстановке в стране. В самодеятельность масс Ленин больше не верил (если допустить, что он в нее действительно поверил в 1917 году), а контролировать деятельность Советов через партийные организации (фракции) было весьма затруднительно, да и такой контроль не спасал от бюрократизма на местах. Уйти от безобразий бюрократизма Осинский предлагал с помощью административных судов, т. е. органов административного контроля над чиновником, в которые должны быть широко открыты двери всему населению[400]. Как известно, уже в 1920 году органы контроля были реорганизованы и образован Наркомат рабоче-крестьянской инспекции.
На VIII съезде Ленин сделал ценное признание, назвав октябрьский переворот революцией буржуазной: «В октябре 1917 года мы брали власть вместе с крестьянством в целом. Это была революция буржуазная, поскольку классовая борьба в деревне еще не развернулась. Как я уже говорил, только летом 1918 г. началась настоящая пролетарская революция в деревне». (Очевидно, имеется в виду создание комбедов. — А. Б.)[401] Но затем Ленин признает, что революция в деревне была несколько преждевременной, не учитывающей дифференцированный состав крестьянства, и делает вывод: «Нет ничего глупее, как самая мысль о насилии в области хозяйственных отношений среднего крестьянина… Задача здесь сводится не к экспроприации среднего крестьянина, а к тому, что бы учесть особенные условия жизни крестьянина, к тому, чтобы учиться у крестьян способам перехода к лучшему строю и не сметь командовать!»[402] Нет сомнения, что этот тезис был обусловлен пониманием той жесточайшей зависимости, в которой оказалась экономика Советской России, да и само ее существование, от массы среднего крестьянства в условиях гражданской войны. Как только ситуация в 1920 году изменилась, и поддержка крестьян принесла победу над Колчаком и Деникиным, об этом тезисе предпочли забыть, и только новая волна крестьянского движения, а еще более — Кронштадтский мятеж, заставили вновь отказаться от коммунистических экспериментов в деревне.
Мысль о том, что октябрьский переворот был фактически продолжением буржуазно-демократической революции, присутствует и в работе Ленина «К четырехлетней годовщине Октябрьской революции»: «Мы довели буржуазно-демократическую революцию до конца, как никто. Мы вполне сознательно, твердо и неуклонно продвигаемся вперед, к революции социалистической, зная, что она не отделена китайской стеной от революции буржуазно-демократической…»
На восьмом съезде была принята новая программа РКП(б), фактически сохранившая положение о государстве-коммуне. Тем самым военный коммунизм (как особая форма государственного капитализма) признавался временным явлением. В программе подчеркивался классовый характер пролетарского государства и декларировалось право на насилие в отношении «эксплуататоров» и изъятие у них политических прав. В то же время в программе говорилось: «Задача РКП состоит в том, чтобы вовлекать все более широкие массы трудящегося населения в пользование демократическими правами и свободами и расширять материальную возможность этого». Таким образом, в программе в очередной раз декларировалась давняя идея Ленина о возможности сочетания диктатуры в отношении буржуазных классов и демократии для избранного пролетарского меньшинства. По существу, это очень напоминало вывернутую наизнанку античную демократию. Позднее Ленин развил свои идеи в работе «Детская болезнь левизны в коммунизме», признав, что организуемая им модель власти очень напоминает олигархию. Данная модель предполагала, что диктатуру осуществляет организованный в Советы пролетариат, которым руководит коммунистическая партия. Партией же, собирающей ежегодные съезды, руководит ЦК из 19 человек, но текущую работу ведут еще более узкие коллегии — Политбюро и Оргбюро. Юренев в своей книге констатировал: «На 8-м съезде партия, как мы ее привыкли знать — капитулировала перед государством, в конечном счете перед не от нас зависящими обстоятельствами»[403]. Это было признание того, что без слияния с государственными структурами, находясь «над государством», партия осуществлять свои цели просто не могла. Ленин еще более откровенно заявил об этом в своей книге. «Детская болезнь левизны…» была написана в мае 1920 года для своих и западных коммунистов, как обобщение проделанного опыта, но это отнюдь не означало возведение этого опыта в абсолют. Ленин признавал, что его решения каждый раз зависели от конкретных реальных обстоятельств. Хотя потом, уже в сталинские годы, эта работа, как и многие прочие, была канонизирована именно в качестве теоретического труда, обогащающего марксизм.
Написанию этой работы предшествовал IX съезд РКП(б), проходивший в марте-апреле 1920 года под знаком полного разгрома Деникина и Колчака. Победа в гражданской войне считалась уже предрешенной, и на повестке дня основным вопросом становился вопрос дальнейших социально-экономических преобразований в рамках политики военного коммунизма. На съезде присутствовало 715 делегатов (553 — с решающим, и 162 — с совещательным голосом). К этому времени численность партии резко возросла, официальная цифра составляла 611978 членов партии против 313766 накануне VIII съезда. Это был результат всероссийских партийных недель, проведенных во время наступления Деникина на Москву. За этот период партия пополнилась в основном люмпен-пролетарскими элементами, составлявшими основу РККА и низовых Совдепов, и это явственно ощущалось по выступлениям некоторых делегатов. Это были люди, усвоившие азы политграмоты по пресловутой «Азбуке коммунизма» Бухарина и Преображенского и считавшие военно-коммунистические методы наиболее приемлемыми для перехода к «мирному созиданию социализма», запланированному всем ходом исторического процесса. «Раз начавшись, разложение капитализма и рост коммунистической революции не может остановиться, — утверждалось в «Азбуке коммунизма». — Распад капитализма начался… Единственным выходом для человечества является коммунизм»[404]. Подобные тезисы не могли не замыкаться на идею мировой революции, поддерживая в умах иллюзию неизбежности милитаризации экономики и общества. Характерно, что многие проблемы, поднятые на восьмом съезде (в том числе создание в партии условий, исключающих или сводящих к минимуму бюрократизм), даже не были упомянуты в организационном отчете ЦК. Призыв делегата 8-го съезда Н. Скрыпника о необходимости выработки партийного коллективного мнения, ибо партия только в том случае может быть партией, если она коллективно вырабатывает мнение для проведения его в жизнь, оказался гласом вопиющего в пустыне, как и его призывы к широкой гласности внутри партии. Все более и более закреплялась практика принятия важнейших решений узким кругом лиц, и IX съезд еще раз это блестяще подтвердил. Людей, пришедших в партию через гражданскую войну, привыкших приказывать и самим безоговорочно выполнять приказы, такое положение вещей вполне устраивало.
