Ходить стало тяжело, но лежать не разрешал врач, настаивавший на движении. Периодически всё болело, ныло, начиная от головы и кончая кончиками пальцев ног. Особенно мучила спина: ещё бы, если она вынуждена была прогибаться под таким грузом! Ко дню рождения хозяина живот у меня был необъятным, что давало повод для сомнения, верно ли, что ребёнок появится на свет в конце марта?
День рождения норна… Я не хотела выходить к гостям, а отсидеться у себя с очередной книгой, но у хозяина было другое мнение. Он желал видеть рядом обеих своих женщин и не мог понять, почему меня приводит в ужас посидеть с ним хотя бы час.
По сравнению с платьем, в которое меня нарядили, я была уродлива. Высокая талия и бант под грудью, казалось, не маскировали, а подчёркивали моё 'интересное положение'. Никакие складки и драпировки не сроют этот шар, в который превратился мой живот, а бант и вырез привлекают внимание к пышной груди. Предчувствую взгляды, которыми её будут одаривать.
В первый раз я надела подарки норна — жемчуг и серьги. А ещё мне сделали причёску — незатейливую, просто заплели несколько прядей с обеих сторон в косичку и фигурно уложили на затылке. Видимо, чтобы походила на норину и не опозорила своими космами друзей именинника.
Когда я вошла в столовую, все гости уже собрались и, ожидая угощения, завязали беседу по интересам. Естественно, моё появление не осталось незамеченным — сразу же по рядам пошёл шёпоток: 'Кто это? Сашер завёл себе новую любовницу и успел обрюхатить?', а потом и другой, с подачи одного из друзей хозяина, развеявшего вопросы о моей личности: 'Как, торха? Почему она одета как аверда? Почему не в сером?'. Всеобщее недоумение усилилось, когда виновник торжества встал, подошёл ко мне, замершей на пороге под прицелом десятка глаз, и провёл во главу стола, к норине Мирабель. И не сел, пока не села я. Даже стул отодвинул.
— Сашер, тебе не кажется, что это уже слишком? — не выдержав, поднялся со своего места сэр Тиадей. — Мы все рады, что она носит твоего ребёнка, но она торха. И ты сажаешь её за один стол с нами, её, рабыню, — рядом со своей супругой? Какое неуважение к виконтессе Тиадей! Если тебе так хочется, чтобы твоя торха была рядом, пусть сядет у твоих ног.
Я дёрнулась, чтобы встать, но хозяин удержал меня, погладил по руке и гневно бросил дяде:
— Она будет сидеть здесь, и это не обсуждается. И если кто-то позволит себе испортить ей настроение, то будет произносить тосты в другом месте.
И, обернувшись к супруге, спросил:
— Мирабель, тебя оскорбляет, что Иалей сидит с нами за одним столом?
— Разумеется, нет. Право, не знаю, как сэр Тиадей мог такое подумать.
— Я не узнаю тебя, племянник. Ты позволяешь себе прировнять рабыню…
— Ещё слово — и мы поссоримся. И вы прекрасно знаете, дядя, что прощения придётся просить вам. Сделайте одолжение, не портите мне праздник. Либо вы уходите, либо ведёте себя пристойно.
Захлебнувшись словами от такой наглости, сэр Тиадей сел на место и велел налить себе рашита. Весь вечер я ощущала на себе его злобные взгляды, исподтишка, потому что племянник тоже пристально наблюдал за ним.
Я ела из той же посуды, что и гости, те же яства, только нежирные, пила гранатовый сок и вместе со всеми поднимала бокалы, разумеется, без вина. Непривычно было, когда куски тебе отрезают и накладывают слуги, а сок в бокал подливает хозяин. Госпожа тихо подсказывала для чего каким прибором пользоваться (некоторые были мне незнакомы, у нас в семье пользовались одним ножом и вилкой) и провожала в туалет.
— Тебе очень идёт платье, — шепнул, пользуясь тем, что гости его не слышат, после одного из моих возвращений норн. — Да, без серого ты совсем другая.
— Спасибо, хозяин. Но оно бы лучше подошло госпоже, оттенило бы её красоту.
— Брось, Лей, ты очень красивая. И Мирабель — вовсе не эталон женской привлекательности.
— Вы льстите мне, хозяин.
— В зеркало посмотри, дурочка, — улыбнулся он. — Сейчас ты ещё восхитительнее, чем пять лет назад. Так что хватит называть себя уродиной. Чувствуешь себя как, не устала?
Я действительно немного устала и хотела прилечь.
Хозяин помог мне встать и передал в руки одной из служанок, прислуживавших за столом.
Фей раздела и расчесала меня, сделала ванну, помассировала стопы, помогла с вечерним омовением и, оставив на столе тарелку с миндальным печеньем и стакан молока, удалилась за дверь. Я пыталась удержать её, сказав, что она может спать в комнате, то хыра лишь покачала головой: без разрешения хозяина или госпожи ей нельзя ночевать в господских комнатах, только на подстилке в коридоре.
В последний месяц перед родами мне часто не спалось, иногда до утра ворочалась с боку на бок, хорошо, что можно было выспаться днём. В такие ночи я часто вставала и тихо, чтобы не будить Фей, выходила в коридор прогуляться. Прогуляться, конечно, сильно сказано — далеко и много было тяжело. Обычно я доходила до ближайшей комнаты с мебелью, плюхалась на стул или диван и сидела. Потом, отдохнув, шла дальше, иногда даже до лестницы доходила.
В ту ночь мне так же не спалось, и я совершала свой обычный обход, когда столкнулась в одной из проходных комнат с госпожой. Подмышкой у неё была книга, а в руках — свеча.
— Ты тоже не спишь, Лей, — улыбнулась она. — Вот и я никак уснуть не могу. Старую книгу дочитала, за новой в библиотеку ходила. Видимо, снова нужно принимать снотворное. А ты лучше ляг: вернётся муж, ему не понравится, что ты привидением разгуливаешь по дому.
Госпожа зевнула, прикрыв рот рукой.
— А разве хозяин куда-то уехал? — дивилась я. Странно, за ужином был дома…
— Не уехал, а ушёл. Ну, да я рада. Я честно пыталась, Лей, — вздохнула норина, — но совсем ничего не чувствую, когда он… ну, ты понимаешь. А так хоть эта повинность свелась к минимуму.
А я-то наивно полагала, что норн, как и прежде, ночует у супруги. Видимо, пытался что-то в ней пробудить, а потом плюнул и отправился получать удовольствие за деньги. Если бы к любовнице, то дома не ужинал и до утра бы у неё остался.
Не понимаю я его. Госпожа — такая симпатичная женщина, моложе меня, норина. Ну да, у неё больше не будет детей, но разве для араргца такого происхождения это проблема! Верно говорят: человеческая душа — потёмки. Вот и для него торха, похоже, важнее супруги.
Решила составить норине Мирабель компанию: быть может, так обе быстрее уснём. Сидела и смотрела на неё, впервые стараясь не рассматривать, как госпожу. И мне стало её жалко. Она ведь достойна любви, поклонения, заботы — а всё это у неё было только во время беременности. С комплексом вины, видящая холодную вежливость мужа, который сажает рядом с ней рабыню, целует её, что-то шепчет… Что у госпожи было в жизни, кроме её положения, драгоценностей, платьев? Она ведь тоже вещь, её тоже продали, не дали выбрать, с кем связать свою судьбу. Наверное, потому что мы похожи, у нас и сложились такие тёплые отношения.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
