– Вы знаете, что сделал Перельман? – спросила тогда Алла у Бориса. – Он отказался, не давая объяснений. Но я совсем не Гриша Перельман. Хотя бы денег тоже не взяла.
Они немного отошли от кладбища и задержались там, откуда шли пути во многих направленьях. Борису показалось, будто Алла медлит уходить. И он спросил чуть слышно:
– Может, можно что-то сделать?
Она смотрела грустно, очень отстраненно, но твердо и уверенно ответила:
– Поверьте мне, я очень сожалею.
Рассказы
Прима
«Мы жили тогда на планете иной…»
Александр ВертинскийВиола Бовт была звездой, балетной примой в музыкальном театре Станиславского, когда русский балет заслуженно считался лучшим в мире. Еще студентами мы ходили на «Корсар», где блистали Бовт и Марис Лиепа. Описать, как танцевали, невозможно. Но было страшно, что обрушится балкон – с таким неистовством фанаты вызывали их на бис. Я окончил хореографическое училище и был принят в этот театр.
Сначала роли были не ахти, но само участие в спектаклях было интересно. Балетмейстер Владимир Бурмейстер чтил Станиславского, балеты ставились с актерской сверхзадачей. Когда Бовт танцевала Одиллию, дочь злого волшебника Ротбара, обманчиво похожую на трогательную царицу лебедей Одетту, то настолько околдовывала принца силой чар, что он отрекался от своей клятвы. Мы, игравшие её свиту, «вживались в образ», и на сцене в третьем акте «Лебединого» торжествовали тёмные силы. Бовт в совершенстве, с блеском владела техникой классического танца, но это было лишь подручным средством у этой удивительной, неподражаемой актрисы. Её Одиллия творила зло по наущению отца, в самой же разгорался победительный азарт. Не злоба ощущалась в ней, а отстраненный холод превосходства надо всеми.
Жизнь не терпела отстраненности – одинокой стихии большого таланта. Талант возвысил Виолетту до царицы лебедей, а в жизни чуть не каждый день ей приходилось быть Одиллией.
Её нередко называли интриганкой, но я считаю – это похвала. В те времена, контроля КГБ, было много «невыездных» людей, которых, независимо от их достоинств, не выпускали за границу. В паспорте Виолетты местом рождения значился Лос-Анджелес, и это обрекало её быть «невыездной». Пришлось бороться и доказывать, что отец вывез её в люльке совсем крошкой, когда, как говорила Виолетта, «он приехал строить коммунизм в СССР». Театру сохранили Приму, но в первых трех поездках за границу её всё время «опекал» сотрудник. Пока не убедились, что благонадежна.
Все опасались, не дай Бог, попасться Виолетте на язык.
– Она порой так скажет, что хоть со смеху помирай, или мотай на ус, как это в точку, – говаривали в труппе. Однажды я и сам был впечатлен, когда Виолетта разговаривала с одноклассницей Майей Плисецкой в фойе на выпускном концерте училища. В антракте публика рассыпалась на группы, обсуждая, что увидели на сцене. Они стояли неподалеку, вот и было слышно, как Плисецкая сказала об одной из выпускниц:
– По крайней мере, у нее голова на плечах.
– У балерины, – возразила Бовт, – она должна быть на шее.
Через год труппа выезжала на большие гастроли в Южную Америку. Нас возили в министерство культуры для напутствия от Фурцевой, вели беседы с молодежью наши партийные старшие товарищи. А напоследок собрали коллектив в театральном зале для встречи с «дядей Васей», как окрестили «искусствоведа в штатском», а проще – работника КГБ. Он каждый раз наставлял выезжающих за рубеж, как себя вести. Говорил о провокациях, террористах, о том, чтоб держали ухо востро.
– А что делать, если начнут стрелять? – спросила простодушная молодая балерина. Ответить «искусствовед» не успел. Виолетта, без малейшего сомненья, усмехнулась:
– Танцуй, пока не убьют.
В коллективе Бовт держала дистанцию, порой выпуская острые шипы, обороняя свою неприкосновенность. Ведь далеко не все хотели признавать её права на исключительность.
– Она думает, что она – Марго Фонтейн, но это не так, – говаривали за спиной завистники.
Может быть то, что «свита» хочет выбить из-под нее пьедестал, заставляло Виолетту видеть рядом врагов и защищаться. Как знать, какие тернии прошла она, пока не вышла в звезды? Отсюда и ирония, а порой и сарказм.
С теперешней свободой перемещений трудно представить, что еще недавно, за железным занавесом Советского Союза, о «заграницах» знали только понаслышке. А мы, недавние выпускники, выезжали за границу довольно часто. Спектакли спектаклями, но и на прогулки хватало времени, а желаний было – хоть отбавляй! Я знал английский и часто помогал коллегам. Однажды спросил по чьей-то просьбе:
– Is there any Zoo or any nursery for animals where I could see exotic funny creatures?[23]
И неожиданно услышал фразу за спиной:
– Why? When you see them near you every day[24].
Я оглянулся и встретил насмешливый заговорщицкий взгляд Виолетты. Её произношение было безупречно, как филигранная балетная техника, когда она в стремительном па-де-буре плыла от рампы, чтобы скрыться в глубине кулис, или победоносно крутила фуэте.
Откуда такой английский язык? Не из люльки же.
Она не забыла наше «чисто английское знакомство», и, нет да нет, называла неприятных её людей «группой забавных зверюшек». Этот разговор стал мне пропуском в её близкое окружение, и мы подружились.
За день до спектакля она прекращала всякое общение, уединялась – готовилась. Каким богам молилась, где черпала вдохновение? Но исчезала шагнувшая за сорок Виолетта, а юная, беззаботная Эсмерадьда встречала первую любовь, и отдавалась ей, и гибла. И зрители несли цветы, кричали «Браво».
Да и в жизни Бовт была яркая, самобытная, харизматичная, только не всех пускала в свой мир. А для нас, в то время близких ей людей, она светила так ярко, что казалось – все должны с восторгом наблюдать её сиянье. Настолько был силен её магнетизм.
По возвращении в Москву вышел случай, как нельзя лучше дающий представление о нашей тогдашней жизни.
Нас с Леной Гусевой, тоже недавней выпускницей училища, стоявшей на распутье между балетом и кино, забрали в милицию, когда мы шли по улице Горького из ресторана ВТО. Что не понравилось стражам порядка? Возможно – слишком зарубежный вид, или то, что мы были слегка навеселе? Спросили документы. Паспортов с собой не было, и отвели в отделение.
– Вы мне ответите за этот произвол, – грозила Елена. И вдруг нашла последний аргумент. – Пустите немедленно к телефону, я позвоню Бовт.
К телефону не пускали, смотрели удивленно.
– Да, мы расскажем, всё расскажем Бовт, и вы тогда ещё попляшете, – подхватил я.
Наверное, их как-то зацепило, и капитан, всем видом показывая, что никто им не указ, спросил:
– А кто он, этот ваш Бовт?
Я гордо выпрямился и прищурил глаза, что означало, чуть ли не презрение к его неведенью:
– Бовт?! Вы не знаете, кто Бовт?! Она народная артистка Советского Союза. Гордость советского балета.
Милиционеры переглянулись и решили позабавиться. Нам дали позвонить. Теперь уже я клял себя за бредовость звонка и беспокойство, что мы ей причиняли.
Но Виоле было не важно, кто виноват – ведь друзья оказались в беде. И она приехала, невысокая хрупкая блондинка. Без тени макияжа, в простом и строгом пальто. Совсем не та прима, царица сцены, что возникала в свете рампы. Но не нужны ей были ни софиты, ни какой-то антураж. И никакие документы с перечислением регалий. Всё было, как в третьем акте «Лебединого», только что сотрудники не танцевали. Она поговорила с кем-то, быстро и негромко, и вскоре сказала нам: «Пойдемте».
В ней чувствовался такой класс, что далёкие от искусства милиционеры притихли и уважительно провожали нас до выхода. А капитан попросил билетик на её спектакль.
Время шло. Я поступил на заочное факультета журналистики МГУ. Не с тем, чтоб поменять профессию, скорее – было интересно.
А Виолетта становилась всё старше. Она по-прежнему царила на сцене, но лишь сейчас я понимаю, как её становилось всё трудней.
Мы с ней встречались, говорили. Ей виделось вокруг все больше недоброжелателей, а, может, так оно и было. Порой она, для большей конспирации разговора, переходила на английский, и, думая, что шепчет на ухо, сводила звук до шелеста. Слов разобрать было нельзя, только ясен был общий настрой. Но я не мог не поддержать её:
– Да, Виола, конечно. Мы что-нибудь сделаем.
В балете Бурмейстера она была великолепной Жанной д`Арк. Но, как отреклись от Орлеанской девы после одержанной победы, так Виолетта, завершив свой звездный путь, оказалась в театре ненужной.
Её пригласили на центральное телевидение вести передачу «О балете». Она не смогла. Ведь рассказывать о том, насколько удачно другие артистки создают образы и владеют балетной техникой, не то, что воплощать эти образы самой.
И она уехала в Америку. У неё оказались родственники в Колумбусе, штат Огайо. Перед отъездом вызывали в КГБ. Опять пришла пора доказывать и объяснять.
