Поодаль от трапа собралась толпа провожающих. Они пришли сказать «сайонара» и совершить прекрасный ритуал, когда с причала на корабль и с корабля на берег стремительно летят разноцветные бумажные ленты, разворачиваясь серпантином. Люди на борту стараются поймать летящую стрелу, как иллюзорную связь с остающимися на берегу. От берега идут связующие нити, корабль отходит от причала, и ленты серпантина рвутся, храня в обрывках чувство установленных контактов.
В последние дни у Шурочки Лишнявской началась светлая полоса. Она купила много сувениров, и представляла, как в Москве порадует друзей. Прошел осадок от угрозы директора, что не будут брать за границу. Всё забывается и может измениться. Вчера звонил её гражданский муж. Как хорошо, что скоро будут дома.
Артисты поднимались на прогулочную палубу, откуда был прекрасный вид на Йокогамский порт. К ним прилетали разноцветные прощальные приветы от провожающих японцев, так любящих русский балет. Одну стрелу пустил поклонник, не пропустивший ни одного спектакля. Как будто прямо к Шурочке Лишнявской. Та потянулась, перегнулась через низкий борт, и, полетела на причал головою вниз.
* * *
Пока «Дзержинский» плыл в Находку, артисты добирались на перекладных в Москву, урну с прахом доставили прямым рейсом из Токио. Весь театр был на Востряковском кладбище, когда захоронили этот белый фарфоровый саркофаг, похожий на игрушечную пагоду. В балетном зале сделали поминки. И Шурочкина одноклассница Ольга Красина, блестящая, неунывающая Коломбина в балете Вайнберга, реконструировала ход событий, с тем, чтобы время повернулось вспять. Тогда не знали видео в мобильных телефонах. Она не расставалась с кинокамерой. Снимала и картину расставания. Сентиментальный, но не грустный ритуал, мгновенно обернувшийся трагедией. И через кинопленку отменила смерть, лишь только поменяв порядок. Ведь в памяти события легко перекрутить.
Шурочка поднялась на причале, взлетела на высокий борт теплохода, убрала руку от летевшей к ней пестрой ленты. Она с улыбкой отошла от борта, застыла, чуть прошла вперед. И так осталась в памяти, воздушным романтическим стоп-кадром.
Голова Иоканаана
«Сойдем же и смешаем там язык их так, чтобы один не понимал речи другого».
Господь при Вавилонской башнеТеперь все в прошлом. Иностранные языки изучают, повсюду в мире понимают по-английски, есть разговорники для разных языков. Они удобны, лаконичны и просты. Хотя, как оказалось, не всегда. Нашлось французско-русское пособие со странными и вычурными фразами на русском. Одна из них звучала так: «Согревайтесь, моя дорогая бабушка, перед теплым огоньком у камелька». На редкость бытовое выражение.
Сейчас зима. Мы в загородном доме, в Подмосковье. Прозрачный и морозный воздух, предельно чистый белый снег, величественный, отстраненный холод солнца. Когда стемнеет – разожгу камин, моя подруга принесет вина, приглушит свет, мы сядем в кресла у живого, ненасытного огня. Как в разговорнике – мы будем «согреваться перед теплым огоньком у камелька».
И я припомню, как мы ездили в Бразилию.
* * *
Вот предыстория.
Я только начинал работать в театре, входил в репертуар, был вечно занят, но все же умудрялся попадать в концертный зал ЦДРИ на вечера Алисы Коонен, легенды. Она была то Федрой, то представала Саломеей, и околдовывал, захватывал, да что там, опьянял звук её голоса, его неповторимый тембр. Так в раннем детстве потрясла меня Бабанова из радиоприемника, когда я услыхал: «Что, Данила мастер, не выходит твоя чаша?». С тех пор, как флейта кобру, завораживал меня порою женский голос.
Я только поступил в театр и узнавал других артистов. После балетных классов, репетиций, все, по привычке, шли в буфет. В тот день я был за столиком, и вдруг мне показалось будто Коонен в трагедии Уайльда «Саломея» вновь повторяет неизменные слова: «Дай мне голову Иоканаана». Звучавший голос был на удивление похож, и, показалось, та же интонация, но обстоятельства и время надиктовали новый, приземленный текст. «Пожалуйста, немного сыра, шоколад и кофе», – просила Саломея у буфетчицы. Я глянул, кто же так проникновенно говорит. Сыр был необходим темноволосой балерине с точеным профилем и царственной посадкой головы, с породистым именем Инна Лещинская.
Она была на удивление красивой. Нашла себя в испанских танцах, всяческих мазурках. Блестяще просто танцевала. В кино её снимали, только как-то не пошло. Не стала она жрицею искусства. Алиса Коонен жила театром, со сцены шел невероятный магнетизм, когда она играла. У Инны же Лещинской её «воля», как сказал бы Шопенгауэр, была сильна, но без особой концентрации. Она была незаурядной балериной, через «стремление, желание, усилие, призыв». Но обрела себя в другом предназначении.
Теперь про первые Бразильские гастроли.
Запомнилась мне пересадка в Лиссабоне в той поездке. Мы целый час томились в здании аэропорта, пока нас снаряжали в перелет над океаном. Инна Лещинская купила сувенир – изящную фигурку танцовщицы фламенко. Подобные фигурки, статуэтки стройных женщин в испанских танцах – ведь это были и её портреты, разбросанные в разных уголках земли. Она их собирала.
Мы уезжали – был июнь, тепло, примерно двадцать три, а в Рио же, когда мы прилетели, по Цельсию читалось двадцать пять, что холодно по местным представленьям. Суровая бразильская зима. Встречал нас сам Иисус Христос, огромной белоснежной статуей вознесшись на гору над городом. Отель «Амбассадор» был близко к центру, в пяти минутах от театра.
Театр в Рио был в классических традициях, с колоннами, с налетом старины. Фасад смотрел на экзотическую зелень сквера, на сонный, еле брызжущий фонтан. Не больше двадцати рядов партера, два яруса парадных элитарных лож, сверкавших позолотой, галерка для всех прочих – таков был вид со сцены на пещеру зрительного зала. В премьерный день в партер входили дамы в драгоценностях, в роскошных шубах, пелеринах – мы с любопытством наблюдали местных светских львиц. Ведь каждый занавес имеет свой «глазок». Меха на дамах диктовал “dress code”. Ведь был июнь, у них была зима.
Отель был рядом, но артистам назначали сбор, чтобы идти к театру вместе – опасались провокаций. Спектакли шли с большим успехом, у артистического входа моментально окружали нас поклонники-энтузиасты. Заметно выделялись среди них потомки первой эмиграции, неплохо говорившие по-русски. Не только выражали восхищение, а звали в гости, предлагали нас куда-то повезти и познакомить с неизвестным нам, для них привычным миром. Мы дружески кивали им, приветливо. Благодарили их, но на контакт не шли. В Москве остались комсомольские, партийные билеты. Но сохранялся наш менталитет. Ведь за границу брали только адекватных, а не каких-то маргиналов.
И правда, осторожность не мешала. И в Рио, а ещё сильней в Сан-Паулу тогда был всплеск студенческих волнений. Заела, видно, их дискриминация, раз так отчаянно боролись в двух крупнейших городах. По центру Рио-де-Жанейро разъезжали полицейские машины – специальные грузовики без бортиков у кузова, с железными скамейками спина к спине посередине. На них сидели люди с автоматами. Возили и баллоны со слезоточивым газом для усмирения толпы. У нас один артист, хоть опоздал, но вырвался из окружения полиции. Он смог прорваться к автоматчикам, что перекрыли путь к театру. Кричал: «Артисто», и «Совьетико», и бил себя при этом в грудь.
Спектакли были каждый вечер, «культурную программу» для нас делали урывками.
Нас вывозили на экскурсии – на гору Корковаду, где буйствовал великолепный лес и мы снимались у подножия Христа. Невероятный вид на город, на безбрежный океан. Всё представлялось нереальным.
Нас на автобусах под вечер провезли вдоль побережья, вдоль череды песчаных пляжей. Их имена, как заклинанья – Копакабана, Ипонема, и Леблон. Нас высадили погулять по их Копакабане. Был вечер, да к тому же не сезон, пляж был пустынен. Запряталось за Анды солнце, на океанском выдохе накатывали волны. Потом, на глубочайшем вдохе под названием отлив, вода перебирала каждую песчинку. Сотрудник консульства, который нас сопровождал, не мог не рассказать, что осенью у них погиб один товарищ, как раз в отлив, когда запрещено купаться. Как ни старался выбраться, как все не дергались ему помочь. Такие волны беспощадны.
Порою мы и сами выбирались на прогулки. На той же улице, где был «Амбассадор», только повыше, в отдалении, мы натолкнулись на закрытый днем оазис развлечений, как оказалось – специальный театр. На нем висели странные афиши. Их было несколько, и каждая – портфолио артиста. Из верхнего угла смотрел брутальный кабальеро, а дальше следовали фото полуголой завлекающей девицы, но явно с кабальеровым лицом. Мы задержались, изучали. В глубокой арке, вероятно, находился вход, и там звучали голоса, но непонятно было – женские, мужские? Конечно, любопытство подстегнуло заглянуть. Я представляю, как мы робко, удивленно вдруг предстали на свету, и позабавили скрывавшихся в проеме. Что мы сумели разглядеть? Как будто – мужиков. А, то ли – женщин крупных габаритов со странными прическами? Они вдруг стали улюлюкать, присвистывать, бросали мелкие монеты. И мы тогда ретировались, а вслед из арки появился шустрый негр на высоченных каблуках с лицом вульгарной проститутки. Откуда знать, что там был театр трансвеститов, и место сборища определенной публики? С тех пор мы избегали неизведанных маршрутов.
