— Так отведите его наверх и останьтесь двое при нем; закройте пороховой люк и охраняйте склад!
— Благодарение Богу, — подумал я, — что все это теперь уже кончено!
Повинуясь приказанию своего офицера, один матрос схватил меня за шиворот и потащил на палубу, где передал меня другим своим товарищам, которые тотчас же отвели меня на корвет.
Всех нас, оставшихся в живых из экипажа шунера, отвели вниз; всего человек 18, не более, и я был рад, что увидел в числе других капитана Топлифта, хотя и серьезно раненного, но все же живого. Здесь мы пробыли, сбившись в кучу, под охраной десяти человек матросов, более часа, и в это время узнали из доносившихся до нас сверху голосов, говоривших на палубе, что шунер пошел ко дну. После этого орудия на корвете были накрыты чехлами, и людям была произведена раздача спирта, затем была произведена перекличка, расставлены часовые, и все стихло до утра,
Я спросил у часового, сторожившего нас, кто командир этого судна, на что мне этот человек довольно грубо ответил:
— А тебе что до того, висельник?
— На вежливый вопрос следует дать такой же вежливый ответ! — наставительно заметил я.
— Да, всякому другому, но тебе я говорю, что если ты не хочешь, чтобы я заткнул тебе глотку своим платком, то лучше не разевай рта!
Но мне и не нужно было повторять ему свой вопрос, так как на палубе один из офицеров в этот самый момент довольно громко произнес: «Это распоряжение капитана Месгрева».
И этого было с меня довольно. Я прилег вместе с остальными пленными на подстилке, кинутой нам на голые доски пола, и стал дожидаться рассвета. Все кругом крепко спали. Странно, что все эти люди, которые прекрасно знали, что через несколько дней, а может быть даже на следующее утро, они будут повешены, могли спать так крепко и безмятежно, тогда как я, который теперь мог надеяться, что всем моим мучениям наступил конец, за всю эту ночь ни на минуту не мог сомкнуть глаз. Однако я был вполне счастлив своими мечтами в продолжение этой ночи и не менее счастлив, когда настал день.
После обеда приказано было привести всех пленных наверх. Нас под конвоем вывели на палубу и выстроили всех в ряд. Я стал смотреть по сторонам, надеясь увидеть брата, но его не было на палубе. Здесь был его старший помощник, лейтенант и несколько младших офицеров да еще письмоводитель с бумагой, пером и чернилами, который должен был записывать имена и показания пленных.
— Кто был капитан затонувшего шунера? — спросил старший лейтенант.
— Я, сэр, — сказал Топлифт, — хотя и был им против воли!
— О, конечно! Каждый из вас был на этом судне против своей воли! Как ваше имя? Запишите, мистер Пирсон! Жив еще кто-нибудь из офицеров?
— Нет, сэр! — ответил Топлифт.
Затем стали опрашивать имена всех по порядку и всех записывали; случилось так, что я оказался последним; желая поскорее увидеть брата, я вышел на палубу первым, но нас начали опрашивать с другого конца шеренги.
— Ваше имя? — спросили, наконец, меня.
— Я не принадлежал к экипажу шунера! — сказал я.
— Ну, конечно, нет! Вы попали на него прямо с облаков!
— Нет, сэр, не с облаков, я подплыл к нему вплавь, спасая свою жизнь!
— В таком случае, вы из огня кинулись в полымя, могу вас уверить, потому что теперь вам все равно придется проститься с жизнью, приятель!
— Я думаю, что нет, — сказал я, — напротив, я чувствую себя теперь в полной безопасности!
— Не угощайте нас своими баснями, милейший, а назовите нам просто свое имя, и этого будет вполне достаточно!
— Прекрасно, сэр, я готов! Мое имя — Александр Месгрев, сэр! Я — старший брат вашего капитана Филиппа Месгрева и буду вам очень признателен, если вы спуститесь к нему в каюту и уведомите его о том, что я здесь!
И старший лейтенант, и офицеры с недоумением посмотрели на меня, точно так же, как капитан Топлифт и пираты. Старший лейтенант, по-видимому, не знал, как ему отнестись к моим словам, принять ли их за пустую похвальбу или отнестись с доверием, и не знал, что ему делать, когда капитан Топлифт сказал:
— Я, конечно, не знаю, то ли именно лицо этот джентльмен, каким он себя называет, но, несомненно, верно, что он приплыл к нашему шунеру, спасаясь от преследовавших его индейцев, что вам могут подтвердить все мои люди, а также и то, что он никогда не был одним из нас! Экипаж предлагал ему сделаться их капитаном вместо меня, но он отказался наотрез!
— Да! — подтвердили пираты. — Это правда!
— Прекрасно, сэр, в таком случае я передам капитану то, что вы мне поручили сказать ему!
— Для большей уверенности, — заметил я, — я напишу на клочке бумаги мое имя, и вы отнесете эту записку моему брату; он знает мой почерк и мою подпись.
Мне подали бумагу и перо, я написал свое имя, и старший лейтенант понес этот листок бумаги в каюту капитана. Спустя минуту он вернулся и пригласил меня следовать за ним.
ГЛАВА XXI
В объятиях брата, — Доброе слово в защиту капитана Топлифта и двух португальцев. — Моя повесть. — Повесть брата Филиппа. — Что сталось с У иной. — Мой алмаз. — Нежданное наследство.
Спустя минуту после того, как я покинул палубу «Весты» и спустился вслед за офицером вниз, я был уже в объятиях брата. Некоторое время ни он, ни я не могли произнести ни слова. Наконец Филипп заговорил первый:
— Как мне благодарить Бога за то, что я вижу тебя живым и здоровым! Я считал тебя умершим, как и другие, и никак не мог ожидать, что найду на борту пиратского судна, на борту судна, которое я расстреливал без пощады, тогда как каждый выстрел мог причинить тебе смерть! Какое счастье, что я ничего не знал о том, что ты находишься на этом шунере, иначе я не мог бы исполнить свой долг. Я не стану тебя расспрашивать, как ты попал на него; это, вероятно, должно быть концом твоего повествования, а ты должен рассказать мне все от начала до конца с того момента, как ты покинул Рио, а затем и все остальное с того времени, как ты отплыл от берегов Африки.
— Значит, они получили мои письма из Рио?
— Да, после того как они долгое время считали тебя умершим, и эти письма несказанно обрадовали их; но я не хочу торопиться и заглядывать вперед; довольно того, что я вижу тебя живым и здоровым, мой милый Александр, и опять могу прижать тебя к своей груди!
— Но позволь мне задать тебе один вопрос!
— Я уже знаю, какой, — засмеялся Филипп. — Она была здорова, когда я в последний раз видел ее, но очень страдала; ведь от тебя не было никаких известий. И отец ее, и друзья старались уговорить ее примириться с мыслью, что тебя нет уже в живых, так как шебека, на которой ты находился, пропала без вести, но она упорно держится того мнения, что ты жив, и не хочет расстаться с надеждой свидеться с тобой. Но эта самая упорная надежда, упорно не осуществляющаяся, измучила, истомила ее. А теперь, когда ты это знаешь, пройдем в кают-компанию, и позволь мне переодеть тебя, чтобы я мог тебя в приличном виде представить всем как моего брата. Мне думается, что мое платье как раз придется по тебе!
