мои сопровождающие зэки и пара охранников.
Один из охранников постучал в дверь и только после этого отпер ее. Я вошел в большую, метров сорок, камеру. Прямо напротив входа было окно. Не такое, как в моей предыдущей камере, маленькое, а вполне обычное металлопластиковое окно метр сорок на метр тридцать, с открывающейся створкой и встроенным оконным кондиционером. Разумеется, за окном была решетка, но солнечного света оно давало вполне достаточно. С правой стороны стояла железная двухъярусная кровать, а чуть за ней, ближе к окну, стояла такая же металлическая, но явно не стандартная для тюрьмы, полутора спальная кровать. Под окном стоял большой деревянный стол с резными ножками, к которому были приставлены четыре металлических стула со спинками. У противоположной стены, на которой кстати весел сине-серый ковер, стояла деревянная скамья, еще два стула и небольшой шкаф. На стене у окна висел плоский телевизор. Слева от двери был отгороженный занавеской уголок. По всей видимости там располагались санитарные удобства. В камере было свежо и приятно пахло хвойным деревом. Откуда-то тихо пела Нина Симон.
— Лев Рустамович, позвольте, — вежливо спросил зашедший первым качок.
— Заходи Зенон, заходи, — Художник сидел за столом и смотрел что-то на планшете, — все заходите, располагайся, Максим Александрович, гость дорогой.
Не торопясь Художник закрыл планшет, отложил его на кровать и встал со стула.
А ведь отчество я ему не говорил. Значит пока я шел сюда, дедушка почитал информацию в интернете. Продвинутый дедушка.
— Зенон, Диоген, организуйте стол, а мы пока с Максимом пошепчемся, — с этими словами хозяин камеры гостеприимно указал мне на стул и сам снова уселся на свое место.
Оба качка без лишних звуков исчезли из камеры. Звука закрывающегося замка я не услышал. Похоже у Художника есть право на свободное передвижение, по крайней мере в пределах тюрьмы.
— Зенон и Диоген? Да ты дедушка философ. Ну если зеноновский стоицизм я в этих стенах понимаю, то как же с диогеновским эпикурейством? Это же у него «благо легко достижимо, а беда легко преодолима»? Инь и янь у вас тут тоже есть?
— Не вижу противоречия. Это как две стороны одной монеты, стоицизм и эпикурейство. А вот про инь и янь, ты не говори, чего не понимаешь, — и впрямь по-стариковски проворчал Художник, — какой инь на зоне?
— Ну, не буду спорить, не буду, ты прав, я в вашей теме ничего не знаю.
— И опять правильно ответил, молодец, — старик улыбался, — нравится мне в тебе, что ты не боишься незнание признать. Это о твоей мудрости говорит. А с мудрым человеком и про дела поговорить приятно.
Следующие несколько часов мы говорили. И скажу откровенно, я изрядно попотел от этого «разговора». Помните, я как-то рассказывал, что у меня был тренер по переговорам? Тот, который всех делил на людей и «говядинку»? Так вот, даже я с моим опытом работы, по факту был «говядинкой» для Художника. Он мастерски передергивал аргументы, подводил логику под нужные тезисы, отжимал условия чуть ни с ножом у горла и мягче, чем это мог бы сделать пушистый котенок. Во время разговора молчаливые помощники Художника накрыли стол. Мясные нарезки из нескольких видов копченого и соленого мяса темно коричневого цвета, маслины, жареное мясо, картошка в мундире, лапша. Спиртного не было. Сладкая газировка и торт из печенья и сгущенки на десерт. После еды помощники так же молча прибрали посуду и сели на свою двухъярусную кровать.
Через четыре часа мы договорились и о поставке хлебопекарного оборудования, и о концепции и распределении ответственности и доходов по будущему ресторану с тюремной концепцией. По моим прикидкам, даже несмотря на жесткие условия, которые пробовал продвинуть мой визави, мои затраты на хлебопекарню и на ресторанный проект должны были окупиться в течении трех-четырех лет. Конечно, Семен Панов, мой коммерческий директор, просчитает проект точнее, но даже если я ошибаюсь на год и точка равновесия затраты-поступления наступит через пять лет — для меня это приемлемо.
Ближе к вечеру играли в шахматы, причем из сыгранных мною четырех партий я смог выиграть только одну, у качка с именем Зенон. Потом был ужин и программа «Время» по телевизору. На ночь Зенон ушел из камеры и я расположился на втором уровне двухъярусной кровати.
— А чего ты, Максим, телефон у нас не просишь? Я почему-то уверен, что тебе не терпится кому-то позвонить.
— А я почему-то ждал, что ты сам мне трубку предложишь. Ты же хочешь быть свидетелем, как я распоряжусь насчет начала работы по хлебопекарне и по ресторану, верно? Поэтому я решил дождаться твоего предложения, а не просить тебя об одолжении.
— Ловок ты, Максим, а я признаться тебе, мобильник за тонну муки продать хотел, — то ли пошутил, то ли всерьез сказал старик.
Диоген передал мне снизу старенькую Нокиа Люмиа, веселый ярко желтый кирпичик с огромным экраном. Блокировки на телефоне не было. Я зашел в набор номера и задумался. Я помню номера малого совета. После убийства Давыдова и предательства Дзантиева, позвонить я могу либо финансисту Хачатуру, либо развивальщику, Семену Панову. Допустить вариант, что кроме Дзантиева еще кто-то из малого совета сотрудничает с Титовым, значит усомниться в ком-то из них. Пока что я такой вариант не рассматривал, все-таки, эти два человека стояли вместе со мной у истоков «Максима». Не могли они предать. Хотя и в Руслане я ни разу не усомнился за все те десять лет, что он со мной. Могу ли я допустить, что в малом совете два предателя?
— Что завис, Максим? — Художник лежал на своей кровати, закинув руки за голову и даже не смотрел в мою сторону. — Так много друзей, что не знаешь кого звонком обрадовать?
— А ты говорил, у вас интернет тут есть? Я полажу чуточку, не против? — Мне на ум пришла одна интересная идея.
— Ну ты глянь на него, — хрипло засмеялся старик, — не Стоик ты, Максим, надо было Зенона оставить, что-то ты расслабился, не можешь принять обстоятельства, все тешишь себя мыслью, что влияешь на что-то.
— Так а разве не влияю? — Я уже подключился к WiFi, в списке было всего три сети, все запароленные, но одна из них оказалась знакома телефону и он подключился к ней. — Ведь если бы я ни на что не влиял, я б сейчас не тут у тебя в гостях с трубкой лежал, а в сан части на растяжке бы кости сращивал.
— Так это не ты, это я на твое здоровье повлиял. — Старик перевернулся на бок и под
