— Вы будете рады встретиться с женой, — сменил тему Джон. — По крайней мере, мы благополучно доберемся до дому.
— Проиграй я хоть двадцать сражений, Кейт будет счастлива меня увидеть, — заметил Бекингем.
Почти весь суп был съеден. Традескант разломал сухари на кусочки, смочил в остатках бульона и ложкой положил в рот своему хозяину. Лицо герцога обрело цвет, но безжизненные глаза все еще были очерчены темными кругами.
— Вот бы так плыть и плыть и никогда не приплыть домой, — задумчиво проговорил он. — Не хочу возвращаться домой.
Джон вспомнил слабый огонек на камбузе и нехватку еды, запах раненых и время от времени звук от падения тела за борт — походные похороны одни за другими.
— Мы прибудем в порт в ноябре. Вы отметите Рождество со своими детьми.
Бекингем повернулся лицом к стене и грустно промолвил:
— Много детей по всей стране проведут Рождество без отцов. И будут проклинать мое имя в холодных постелях.
Традескант отставил поднос в сторону и положил руку на плечо герцога.
— Таковы издержки высокого положения, — твердо произнес он. — Но вы наслаждались и его преимуществами.
Герцог помедлил, затем кивнул.
— Да, ты прав. И прав, что напомнил мне об этом. Меня и моих близких осыпали щедрыми дарами.
Наступило короткое молчание.
— А ты? — осведомился Бекингем. — Твои жена и сын, они ждут тебя с распростертыми объятиями?
— Когда я уезжал, супруга очень сердилась, — признался Джон. — Но родные простят меня. Жена любит, когда я дома и работаю в вашем саду. Ей сроду не нравилось, когда я путешествовал.
— А ты везешь с собой какое-нибудь растение? — сонным голосом поинтересовался Бекингем, как дитя, требующее сказку перед сном.
— Два, — сообщил Джон. — Что-то вроде левкоя и, по-моему, какая-то полынь. И еще семена маков удивительного алого цвета. Надеюсь, они у меня примутся.
— Странно представить остров без нас, — сказал Бекингем. — Сейчас он точно такой же, каким был до нашего появления. Помнишь эти роскошные поля алых маков?
Джон на миг закрыл глаза и увидел колышущиеся головки цветов с тонкими, как бумага, лепестками, алой дымкой покрывшими всю землю.
— Да. Яркий храбрый цветок, словно войско, полное боевого задора.
— Не уходи, — попросил Бекингем. — Останься со мной.
Традескант подошел к креслу, но герцог, не глядя, притянул его на подушку рядом с собой. Джон лежал на спине, руки за голову, и смотрел, как поднимается и опускается позолоченный потолок, в такт движениям «Триумфа», прокладывающего путь по волнам.
— У меня холод в сердце, — пробормотал Бекингем. — Ледяной холод. Как ты думаешь, Джон, мое сердце разбито?
В минутном порыве Джон повернулся и обнял Бекингема; голова с темными всклокоченными кудрями упала ему на плечо.
— Нет, — нежно промолвил Традескант. — Оно исцелится.
— Спи со мной сегодня, — предложил герцог, тоже обнимая своего садовника. — Я тут одинок, как король.
Джон пододвинулся еще ближе, и Бекингем, уютно устроившись, приготовился уснуть.
— Я останусь, — тихо согласился Джон. — Все, что пожелаете.
Сигнальный фонарь на крюке бросал мягкие тени на раззолоченный потолок; корабль качался в тихих водах. Сверху с палубы не доносилось ни звука. Ночная траурная вахта хранила тишину. Внезапно Традесканта посетила странная фантазия, будто все они погибли на острове Горя, и теперь он уже в жизни после смерти, в лодке Харона, и так, обняв своего господина, он будет плыть вечно, уносимый темным течением в никуда.
Где-то после полуночи Джон пошевелился; на секунду ему показалось, что он дома и обнимает Элизабет. Но он сразу вспомнил, где находится.
Бекингем медленно открыл глаза и вздохнул.
— Ох, Джон. Не думал, что когда-нибудь усну.
— Мне уйти? — спросил Традескант.
— Останься, — ответил герцог.
Он улыбнулся и зажмурился. В свете лампы его лицо было невыразимо прекрасным. Четкий безукоризненный профиль, сонные томные глаза, теплый рот, а между изогнутыми бровями — свежая печальная морщина. Джон дотронулся до нее, будто возможно было стереть ее ласковым прикосновением. Бекингем взял ладонь Джона и прижал к щеке, затем притянул его на подушки. Неспешно Бекингем поднялся над своим садовником, его теплые пальцы скользнули под рубаху Джона и развязали завязки на его штанах. Традескант лежал за пределами разума, за пределами ощущений, неподвижный под прикосновениями Бекингема.
Тот гладил его тело, чувственно и легко, а потом прижался к теплой груди Джона лицом, холодным как лед. Его рука ласкала член Джона, двигаясь с плавной уверенностью. Традескант ощутил желание, незваное, неожиданное, поднимавшееся в нем, как неуместная тяга к мечте.
Фонарь качался и подскакивал; Джон вел себя как хотел его хозяин, поворачивался по команде Бекингема и наконец лег лицом вниз и раздвинул ноги. Когда пришла боль, она была резкой и глубокой. Омывающая боль страсти. Боль, которую он приветствовал, которую призывал и жаждал. А потом все изменилось, превратилось в сокровенное и оттого ужасное удовольствие, в покорность и проникновение, во вспыхивающее желание и потрясающее удовлетворение. Джон словно понял пылкую скорбь и страстное вожделение женщины, принимающей в себя мужчину, понял, как, уступая мужчине, женщина становится его госпожой. Застонал он не столько от боли, сколько от глубинной внутренней радости и чувства разрешения, которых никогда прежде не испытывал. Как будто, прожив жизнь, он наконец осознал: любовь рушит его собственную сущность, его любовь к Вильерсу уносит их обоих во тьму и тайну, прочь от них самих.
Когда герцог скатился с него и затих рядом, Традескант не двигался, скованный глубочайшим удовольствием, которое показалось ему почти священным. Он словно приблизился к чему-то сродни любви к Богу, к чувству, которое потрясает до самого основания, которое загорается, как пламя в ночи, и способно испепелить человека, изменить его так, что мир никогда не станет для него прежним.
Бекингем спал, а Джон лежал без сна, оберегая свою радость.
Утром они вели себя как ни в чем не бывало — старые друзья, братья по оружию, товарищи. Бекингем отбросил часть своей меланхолии. Он навестил раненых офицеров, вместе с корабельным интендантом проверил припасы и помолился с корабельным священником. На трапе к герцогу обратился человек с усталым лицом, и Бекингем улыбнулся ему своей очаровательной улыбкой.
— Мой капитан был убит у меня на глазах, — сообщил человек, — утонул, упав с настила при отступлении.
— Сожалею, — ответил Бекингем. — Мы все потеряли друзей.
