С этим отчетом полицейский комиссар Хорсенс явился в 8-й отдел городского суда, где судья Сигурд Свенсен немедля вынес решение:
«Вменяется в обязанность почтовому и телеграфному ведомству до 1 июля 1942 г. включительно задерживать и через полицию направлять в суд письма, печатные издания, посылки, телеграммы и прочее, отправляемые из Брёндерслева, Баккевей, 41, фру Матильдой Хольм или от ее имени».
На том же заседании суда, проходившем при закрытых дверях, судья Сигурд Свенсен вынес решение, чтобы почта Йоханны Поульсен и Маргреты Ольсен также передавалась полиции.
Установленное наблюдением сыщиков Хансена и Тюгесена ночное посещение Эвальда не явилось причиной судебного постановления и конфискации его почты. Но это наблюдение можно использовать иначе.
— Ревность — бурная страсть, — сказал полицейский комиссар Хорсенс сыщикам. — Бывали случаи, когда ревность заставляла мужчину покинуть убежище!
— Да, если бы можно было рассказать ему об этом!…
— Наверное, найдется возможность сообщить Оскару Поульсену, что его супруга ему изменяет, — сказал Хорсенс.
73
Ранней весной Маргрета родила здоровую красивую девочку. Роды прошли легко. Акушерка пришла вовремя и справилась без помощи доктора.
На следующий день доктор Дамсё осмотрел пациентку и ребенка и констатировал, что все в порядке. Ой-ой, в доме уже пятеро ребят. Но Маргрету, как и Мартина, это не печалило. Доктор же очень опечалился, увидев новорожденную.
Йоханна пришла помочь. Петра Эневольдсен принесла подарки: меду от кавказских пчел Якоба и крошечные яйца из-под гигантских китайских кур. По почте пришла посылка от фру Магнуссен. Можно было не сомневаться, что ее тщательно исследовали в Отделении «Д» второго инспекционного бюро копенгагенского Полицейского управления. В посылке было детское приданое, и полицейский комиссар Хорсенс лично удостоверился в том, что на пеленках не имелось тайнописи.
Добродушный ютландец вынимал крошечные рубашонки и с волнением демонстрировал их персоналу отделения.
— Смотрите, какие маленькие. Они предназначены для крошечного человечка. Надо все это как следует запаковать.
Молодой юрист обратил внимание, что ранее разрешалось вскрывать только почту обвиняемых — согласно параграфам 750 и 745 закона о судопроизводстве.
— А этих женщин ни в чем не обвиняют, — сказал он.
— Нет. Дело, конечно, незаконное, — с огорчением согласился Хорсенс, — Но это компетенция судьи. Сигурд Свенсен очень быстро выносит решения.
— В деле об убийстве этого не было, — напомнил молодой юрист.
— Нет. Но тут речь идет о безопасности государства и о наших взаимоотношениях с иностранными державами.
В посылке лежало письмо. Фру Магнуссен поздравляла с новорожденной и писала, что посылает детское белье, оставшееся от внуков. Все вещи целые, выстиранные и в теперешнее время, когда так трудно достать что-нибудь, наверное, пригодятся. Фру Магнуссен сообщала, что ее мужа нет более в лагере, его посадили в тюрьму Вестре за дисциплинарный проступок. Надолго ли, она не знала. Пока ему запрещены и переписка и свидания. Причина явно заключалась в стычках с инспектором Хеннингсеном, но подробностей фру Магнуссен не знала.
Для заключенных в Хорсерёде это не явилось неожиданностью. Антипатия Хеннингсена к Торбену Магнуссену постепенно переросла в ненависть. Мягкость учителя он воспринимал как насмешку и иронию. Его золотые очки казались ему оскорблением, а клиновидная бородка — вызовом.
— Советую вам быть поосторожнее! — кричал он.
— В чем? — недоуменно спрашивал Магнуссен.
— Вы улыбнулись! Я не потерплю, чтобы вы улыбались таким образом! Если вы считаете, что можете вести себя нагло со мной, я заставлю вас изменить мнение!
Старший учитель Магнуссен отвечал чрезвычайно вежливо:
— Если в уставе концентрационного лагеря имеется параграф, запрещающий улыбаться, я, конечно, подчинюсь, господин инспектор.
— Знайте, что здесь начальник — я! Я требую безусловного повиновения!
Инспектора особенно раздражало чтение Магнуссена. Его ненасытный интерес к книгам он считал признаком высокомерия и косвенным выражением презрения к его собственному образованию. В годы пребывания в гимназии в Преете и в университете Хеннингсен понял, что любое чтение, помимо заданного, мешает карьере, и он тщательно избегал всякой литературы, кроме нужной для экзаменов. Его оскорбляло, что заключенный читает так много и постоянно ходит с книгой в руках. Это было дерзким вызовом.
Он запретил старшему учителю получать труды о водяных насекомых на том основании, что содержание книг направлено против государства и что латинские названия могут быть политическим кодом. Он задерживал статьи Магнуссена для журнала «Флора и фауна» и информировал министра юстиции, что арестованный учитель таким путем пытается вести коммунистическую агитацию. Магнуссен жаловался на запреты, но Ранэ был согласен с инспектором. Известны факты, когда описание жизни насекомых содержало в себе замаскированную политическую пропаганду и злонамеренную критику иностранного государства.
Интерес Магнуссена к личинкам комаров типа culex annulatus, ведших скромное существование в канализационных и водопроводных трубах лагеря, был воспринят как недопустимая критика гигиенических условий. Л когда учитель вежливо попросил разрешения получить свой микроскоп, это было понято как бесстыдный намек на малый рост инспектора. Спокойствие и чувство собственного достоинства Магнуссена приводили инспектора в ярость, он терял самообладание. Выслушав очередную порцию страшной ругани, Магнуссен пошел в камеру, взял жвачку, чтобы успокоиться, и сел писать письмо начальнику концентрационного лагеря, в котором объяснил свои энтомологические интересы и наблюдения. Тщательно обдумав, он закончил свое письмо так:
«…Одновременно прошу вас в будущем, когда нам придется беседовать с вами, выражаться более сдержанно и корректно, чем это имело место ранее. Я не думаю, чтобы ваши инструкции запрещали чиновнику проявлять обычную гражданскую вежливость».
На другой день инспектор Хеннингсен обратился к министру юстиции за разрешением перевести Торбена Магнуссена в тюрьму Вестре.
«…Все поведение Магнуссена является источником нарушения спокойствия и порядка. Он постоянно резко критикует лагерь, называя его опасным для здоровья.
Постоянно пререкается с персоналом. Жалобы и апелляции Магнуссена, его недостойное, вызывающее поведение и непокорность в последнее время значительно увеличились. Нет никакого сомнения в том, что он оказывает вредное влияние на других заключенных. Поэтому желательно его удалить, до того как он учинит серьезные беспорядки. Я убежден, что его поведение объясняется злой волей, но возможно, это результат помрачения рассудка…
Настоящим прошу как можно скорее перевести Магнуссена в тюрьму Вестре и ограничить переписку и свидания до пределов, допускаемых в лагере…»
Министр юстиции Ранэ счел просьбу обоснованной. Без дальнейшего расследования он решил немедленно изолировать бунтовщика, а если его рассудок действительно помрачен, то лишить его переписки, что послужит ему на благо. Он поговорил с начальником тюремного директората, и тот с ним согласился. В письме, подписанном министром юстиции и начальником тюремного директората, было выражено согласие с предложением Хеннингсена.
Весенним днем Магнуссену вдруг приказали явиться к инспектору. Затем два полицейских отвезли его на машине в тюрьму Вестре, где его посадили в одиночку. Спокойствие в лагере сочли восстановленным.
Но не тут-то было. Слухи о событии просочились, и заключенные объявили голодную забастовку. Вместо того чтобы явиться на ужин в барак-столовую, все остались в своих камерах.
В сопровождении высокого сержанта инспектор Хеннингсен обходил бараки. Он был взбешен и разгневан. Угрожал отправить всех в тюрьму, передать немцам. Он беспрерывно выкрикивал: «Я не потерплю ни малейшего противодействия! Вы обязаны безоговорочно мне подчиняться!» Заключенные смотрели на него с улыбкой.
Три дня в лагерной кухне готовили, как всегда, пищу, три дня к ней никто не прикоснулся. Вопрос обсуждался в Министерстве юстиции. Его довели до сведения премьер-министра. Было созвано совещание комиссии ригсдага, созданной согласно закону о запрещении коммунистической деятельности и т. п.
На четвертый день голодовки в лагерь прибыл представитель министерства для переговоров с заключенными. Это был пастор из тюрьмы Вестре, депутат фолькетинга от консервативной партии и член особой комиссии ригсдага. Все заключенные знали его. Он не раз оказывал им помощь, выступая защитником их интересов перед властями и в комиссии ригсдага, требуя увеличения пособий семьям заключенных и изменения порядка свиданий.
