Одним способом изменить ситуацию было возвращение к «командным методам» и восстановление «особых условий», как того требовали двенадцать депутатов Севера в Верховном Совете СССР{1457}. Или можно было попробовать договориться с богатыми министерствами, действовавшими на Севере, как поступил народный депутат от Ямала Роман Ругин, удививший своих коллег тем, что написал письмо премьер-министру Рыжкову, в котором настаивал на скорейшем увеличении добычи газа в обмен на новое жилищное строительство, бытовое обслуживание и гарантированные рабочие места для представителей коренных народов{1458}. Тем временем новосибирские социолога продолжали настаивать на том, что, с учетом «объективной неизбежности» технологического прогресса и его социально-экономических последствий, единственно возможным решением было увеличение прямых правительственных субсидий, которые позволили бы сделать хозяйство аборигенов более «рациональным», а значит, более конкурентоспособным и самодостаточным{1459}.
Но наступили новые времена, и большинство новых представителей интересов коренных народов (русских этнографов и коренной интеллигенции) предпочитали новые решения. Одним таким решением, которое ураганом пронеслось по стране и обещало освобождение от всех зол, было «провозглашение суверенитета» или, вернее, «возвращение суверенитета» (узурпированного Партией/ Государством) его законному источнику, Народу. Кто именно входит в состав Народа и какие органы должны быть наделены суверенитетом, предстояло решить. Муниципалитеты, местные советы, автономные округа и этнические группы могли претендовать на право быть истинным воплощением народовластия, а Российская Федерация в целом могла принадлежать либо русским, либо «россиянам». Но, о какой бы иерархии представительства ни шла речь, большинство ранних сторонников перестройки были согласны в том, что этнические различия являются изначальными и, быть может, священными и что в Советском Союзе по меньшей мере столько же Народов, сколько национальностей. Национальные (этнические) правительства могли передать часть своих полномочий другим органам, но никто не сомневался, что полномочия эти — их по праву.
Иными словами, все суверенные национальности (т.е. все национальности) имели право на собственное правительство. Поэтому первым требованием, относившимся к бывшим малым народам, было создание (или воссоздание) автономных округов или, по крайней мере, национальных советов или деревень для тех девятнадцати этнических групп, которые были их лишены{1460}. Таким образом, коренные северяне встали бы в один ряд с другими советскими национальностями, но не стали бы им равны. Как постоянно слышали российские парламентарии в Верховном Совете, если нет этнических групп второго сорта, то почему существуют административные единицы второго сорта? Как писал Владимир Санги,
мне не совсем понятно, почему в демократическом государстве, провозглашающем равенство народов, пятнадцать из них, именем которых названы союзные республики, имеют особые права, отличающие их от других народов, образующих автономные республики, и еще более отличающие от третьих народов, удостоенных всего лишь автономии областей или округов. Не говоря о положении тех, которые пока вообще не имеют собственных государственных образований… Убежден: у нас должно быть содружество равноправных народов, независимо от их численности{1461}.
Любое повышение административного статуса до уровня республики подразумевало создание законодательных органов. По словам Санги, «у татар и эстонцев есть свои верховные советы. А почему у нас нет?»{1462}. Соответственно, различные национальные общества, созданные местными интеллигентами для содействия развитию традиционной культуры, изучения языка и защиты окружающей среды[113], расценивались активистами как зачаточные парламенты, и в марте 1990 г. Всесоюзный съезд объявил о создании Ассоциации малочисленных народов Севера[114]. Съезд был созван с одобрения партийного руководства{1463} и организован Северным отделом Совета министров РСФСР, но кандидат, поддержанный организаторами (нивхский этнограф Ч.М. Таксами), проиграл Владимиру Санги, который пообещал превратить Ассоциацию в Северный Верховный Совет со своим собственным бюджетом[115]. Годом позже, в мае 1991 г., члены Верховных Советов СССР и РСФСР из числа коренных северян сформировали Депутатскую ассамблею малочисленных народов Севера. Целью Ассамблеи было содействие и координация законодательной и общественной деятельности на всех уровнях представительства, от союзного и республиканского парламентов до местных советов{1464}.
Проблема состояла в том, что ни один из этих уровней представительства не совпадал с этническими границами. Все автономные единицы создавались в свое время по национальному принципу, и все получили названия в соответствии с «титульной» национальностью, но между «коренными» и «некоренными» жителями не существовало правовых различий. На Севере в большей степени, чем где бы то ни было еще, коренные национальности, определенные как таковые государством, были крошечным меньшинством в своих «собственных» округах. Если демократия означала «один человек — один голос» и если гражданство не зависело от этнической принадлежности, то демократия влекла за собой гибель народов Севера как суверенных национальностей{1465}.
Одним способом решения этой проблемы было введение этнических квот на все выборные и невыборные руководящие посты. Другим было создание палаты национальностей на уровне округов. Наконец, граждане, принадлежавшие к определенной этнической группе, могли получить право вето на решения, касающиеся судьбы их народов{1466}. Таким способом, по мнению некоторых активистов, они стали бы истинными хозяевами своей земли и всех ее ресурсов. В конце концов, именно в этом и заключался суверенитет, и именно к этому стремились все народы Советского Союза. По словам одного ненецкого журналиста,
столицы арабских государств на нефтедоллары обустроились дворцами, оделись в мрамор. Зависть — чувство нехорошее. Но что должен испытывать ненец, знающий, что из недр его родины ежегодно, ежемесячно, ежедневно выкачиваются миллионы тонн нефти, миллиарды кубометров газа? О чем должен думать ханты, зная, что за счет этой нефти и этого газа при других обстоятельствах можно было бы до неузнаваемости изменить жизнь его родного народа?{1467}
Для большинства реформаторов, однако, суверенитет означал нечто большее, чем право на часть доходов. Идея заключалась в том, чтобы сохранить определенный образ жизни, а это, как многие другие перестроечные идеи, предполагало использование западного опыта или возвращение назад, в 1920-е годы. Речь шла о резервациях, известных также как этнические территории, заповедники, зоны преимущественного развития традиционного хозяйства, природно-культурные парки и даже «этноэкополисы» и определявшихся как специальные территории, выделенные для исключительного или преимущественного проживания аборигенов и полностью или частично закрытых для некоренного населения{1468}. В этом контексте коренные народы Севера не рассматривались как равные члены Федерации. Они отличались от эстонцев не только тем, что не имели большинства в своих округах и не располагали национальными законодательными органами. Они считались уникальными в культурном отношении и потому претендовали на особый статус. С точки зрения большинства авторов, наилучшей правовой моделью для северян была не конституция национального государства, а «Конвенция о коренных народах и народах, ведущих племенной образ жизни в независимых странах», которая выделяла определенные этнические группы как отличающиеся в качественном отношении от окружающего «национального сообщества» и подлежащие особой защите{1469}. То есть образец для суверенитета северных народов следовало искать на Аляске или в Скандинавии, а не в новых независимых национальных государствах бывшего Советского Союза{1470}.
С середины 1930-х считалось, что все национальности, независимо от их различий, являются «социалистическими по содержанию». Они могли стартовать с различных уровней развития, но у них были одни и те же интересы и устремления. Русский нефтяник и эвенкийский зверолов в равной степени участвовали в прогрессивном марше индустриализации, но, для того чтобы они могли достичь финишной черты в одно и то же время, северянин должен был шагать несколько быстрее. Официальной целью этнических квот и «национального строительства» было преодоление временной «культурной отсталости» северянина, а не сохранение его уникальных культурных особенностей. Полвека спустя большинство ученых Севера (и значительное число советских граждан) считали этот подход неприемлемым. По их мнению, человечество состоит из индивидуальностей и «этносов», которые и являются единственными легитимными субъектами права, автономии и нравственности. Предпочтение классовой принадлежности и всеобщего братства в ущерб этническому разнообразию и правам личности считалось политически нереалистичным и морально ошибочным.
