и Комитетом по радиовещанию и кинопромышленности. Помещение было просторным, с высокими потолками в форме купола, позволявшими басовым нотам, как выражался Эткинс, «долго–долго раскатываться». Первая запись была назначена на два часа пополудни, довольно необычное время, но как Шоулз, так и Чет предпочитали не работать над записями в ночное время. Фонтана сидел за ударными, это была его первая запись с этой группой, и потому он чувствовал себя несколько напряженно, размышляя о том, что в Нэшвилле, должно быть, можно найти массу хороших ударников. Флойд Крамер со своей молодой женой сомневался в правильности своего решения оставить Шривпорт, поскольку не был уверен, что сможет заработать себе на жизнь студийной работой. Стив Шоулз сидел за стеклом аппаратной со списками песен, текстами, нотами и, наблюдая реакцию Пресли на новую студию и ситуацию, в которую он попал, размышлял о том, что это было далеко не самое благоприятное начало. Работать с этой кое–как наспех набранной группой, особенно при таких напряженных обстоятельствах; постоянно чувствовать себя объектом ревностного внимания не только со стороны собственной записывающей компании, но и всей музыкальной индустрии в целом, найти способ, как воспроизвести «ультрамодный» звук, который был неотъемлемой частью обаяния певца, что его собственные звукооператоры оказались практически неспособными сделать, по сравнению с достижениями Сэма Филлипса, — все это было вовсе не то положение, в котором Шоулз хотел бы сейчас оказаться. Билл, как всегда, жевал жвачку и отпускал свои шуточки, но было очевидно, что даже он ощущал витавшую в воздухе напряженность. А что касается Скотти, то даже после того, как сам Эткинс обсудил с ним уникальные характеристики усилителей «Эхосоник», изготовленных по специальному заказу, и которые Скотти получил шестью месяцами ранее, после того как узнал, что Чет намерен применять их для создания спецэффектов в «Mister Sandman», он не почувствовал себя лучше и спросил Чета, что же, собственно говоря, он от них хочет. «Просто продолжайте делать то, что вы всегда делали», — был характерно флегматичный ответ его кумира. «Он был прямо как Пол Ньюмен в фильме «Люк–Холодная Рука»! — рассказывал Скотти. — Казалось, его ничто не волновало. А для нас все это было чрезвычайно необычно, даже отдавало каким–то холодком. Звукооператор монотонно называл номер за номером вместо обычного: «Ну–ка, ребята, повторим еще». Мне со всем не казалось, что мы делаем нечто особенное: просто попали в более профессиональную атмосферу».
Только Элвис не выказывал никакой напряженности. Одетый в розовые брюки с голубыми лампасами, он был явно возбужден всем происходящим. Он решительно принялся за песню Рэя Чарлза «I Got a Woman», которая была хитом на его выступлениях почти целый год. Он пел ее снова и снова, и блюзовый финал этой песни всегда был кульминацией в его исполнении. В этом не было ни сомнений, ни колебаний. Его, казалось, совершенно не смущало, что в студии создан был эффект эха (Сэму Филлипсу удавалось с помощью электронных ухищрений создавать тот самый «ультрамодный» эффект; а единственным способом получить похожий результат в студии McGwoc Street — да и то весьма отдаленно — было расположение микрофона и усилителя в противоположных концах длинного прохода, подключив их к питанию в главной комнате). Элвис просто терпеливо, не жалея времени, работал, как учил его Сэм, пока не получалось как надо. Пару раз Стив Шоулз заявлял, что первая мастер–копия уже готова, но Элвис убеждал его в своей простодушной манере, что еще не все, что он мог бы спеть лучше. Эткинс, обычно невозмутимый и сдержанный, был настолько потрясен его исполнением, что позвонил жене и сказал, чтобы она немедленно приезжала в студию. «Я сказал ей, что она никогда не увидит чего–либо подобного, это было просто чертовски возбуждающе».
Следующей была песня «Отель разбитых сердец», принесенная Мэй Экстон на съезд диск–жокеев и которую, как Элвис рассказывал Дьюи, он очень хотел бы записать. Это была довольно странная, мрачноватая композиция, которую Экстон написала вместе с Томми Дерденом после того, как он показал ей статью из «Новостей Майами» о человеке, который покончил жизнь самоубийством и оставил записку со словами: «Я иду по пустынной улице…» «Это поразило меня, — рассказывала Мэй. — Я сказала Томми: «Каждый в этом мире должен иметь кого–то, кто о нем позаботится. Давай построим в конце этой пустынной улицы «Отель разбитых сердец». И он ответил: «Давай». Так мы ее и написали». Мэй пообещала песню Бадди Киллену из Tree Publishing, но отдала треть авторского задатка Элвису. «Я не знаю почему, — рассказывал Бадди, — она сказала, что хочет купить ему машину». «Хилл энд Рэйндж» пытались заполучить права на издание этой песни, но Мэй была непреклонна.
Это был странный выбор образа с точки зрения здравого смысла: образ подавленного, уставшего от жизни человека в песне полностью противоречил безудержному, живому образу, присущему Элвису как на выступлениях, так и при записях. Теоретически это был явно не выигрышный образ, и Сэм Филлипс заявил, что получилось какое–то «мрачное месиво». Однако Элвис искренне поверил в успех этой композиции и выкладывался полностью, а тяжелое раскатистое эхо и ритмичные удары Ди Джея создавали грандиозную, чрезвычайно эмоциональную атмосферу невыразимого страдания.
Целых три часа вечерней записи были потрачены на «Money Honey», еще один известный хит его выступлений, а вся дневная запись следующего дня была посвящена двум балладам, принесенным Стивом Шоулзом. В качестве сопровождения была приглашена вокальная группа из трех человек, чем Гордон Стокер был весьма недоволен: Стокер, впервые встретивший Элвиса четырнадцать месяцев назад в программе Эдди Арнолда в Мемфисе, был огорчен, что не была использована его группа, и находил исполнение этого трио, состоящего из двух теноров и баса, непрофессиональным. Запись шла хорошо («I Was the One» всегда была любимой песней Элвиса), но Стокер вовсе не был впечатлен способностями Элвиса исполнять баллады и покинул студию, разгневанный на Стива Шоулза и Чета, не уделивших ему должного внимания. В общем, это было какое–то хаотичное начало, и Стив Шоулз чувствовал себя несколько неуверенно, когда увозил в Нью–Йорк записи двух довольно странных песен и двух баллад, не похожих на то, что Элвис записывал ранее. Шоулз чувствовал себя не лучше и по возвращении. Он рассказал, что его руководство было так разгневано услышанным, что приказало ему немедленно возвращаться в Нэшвилл. «Они все говорили мне, что это совсем не похоже на все его другие произведения и что было бы лучше не выпускать их, а вернуться и перезаписать все заново». Шоулз пытался втолковать им, что это займет целых два дня и
