Но народ негодовал. Народу не нравилось просыпаться после бессонной ночи, проведенной в битве с мутантами-комарами, под завывания Славикова горна. Дело в том, что Славик предпочитал дудеть в рупор. В правой руке он держал горн, а в левой – громкоговоритель, и дудел туда свои адские трели. И если младшие отряды ничего, кроме как пугаться такой изуверской побудки, не умели, то старшие пубертатно-прыщавые ребята терпеть такое надругательство над собой не желали и мстили Славику самыми изощренными способами. Они запускали ему под одеяло лягушек, забивали горн речной глиной и натирали мундштук зелеными еловыми шишками (жуткая горечь) или, пробравшись в комнату ночью, намертво пришивали к матрасу одеяло по периметру спящего Славика.
Но Славик был неунывным парнишей. Он зловредно просыпался за полчаса до общей побудки, выковыривал из горна глину, распарывал одеяло, завязывал правильным узлом пионерский галстук и в семь ноль-ноль поднимал на уши лагерь брачными гимнами тираннозавров или какими другими этническими напевами доисторических диплодоков. Младшие отряды пугались и нервно писались в ватные клокастые матрасы, старшие, натягивая носки, мстительно придумывали новые многоходовые комбинации для выведения из строя Славика и его адского инструмента.
Из уважения к ребятам постарше Каринка какое-то время терпела Славикову вакханалию, предпочитая уступить аксакалам возможность расправиться с безумным горнистом. Но на седьмой день у сестры сдали нервы, и она сняла Славика метким выстрелом из рогатки, оборвав его опус на самом душещипательном месте. Контуженный Славик выронил горн, а потом три дня ходил с залепленной пластырем здоровенной шишкой на макушке и дудел значительно тише обычного.
За Славикову шишку поплатились старшие отряды. По горячим следам лагерь построили на плацу, и Гарегин Сергеевич, гневно чеканя шаг и сверкая по-военному очами, прочитал короткую лекцию о возмутительном факте членовредительства в рядах советских пионеров.
– Пусть тот, кто это сделал, выйдет на шаг вперед. Это будет поступок настоящего мужчины, – сверлил переносицы мальчиков немигающим взглядом команданте Гарегин Сергеевич. Старому вояке и в голову не могло прийти, что его племянника покалечила девятилетняя девочка!
– Или накажут всех! – взывал к совести проказника начальник лагеря.
Юноши сопели, разводили руками и пожимали плечами. Так как добиться признания не удалось, старшие два отряда приговорили к недельному дежурству в столовой.
– И пусть это вам будет уроком, ясно? – грохотал Гарегин Сергеевич.
– Ясно, – раздавался в ответ пубертатный козлетон.
– Может, надо было признаться? – сокрушалась потом Каринка.
– Ты что, с ума сошла? – выпучились мы с Манькой. – Гарегин Сергеевич обязательно нажаловался бы маме с папой. Вот бы тебе тогда влетело!
Вечером мы вырыли небольшую ямку за забором и спрятали там Каринкины рогатки.
– Понадобятся – вытащишь, – кряхтела Манька, утрамбовывая ладошками землю. – А то если их найдут в вашем чемодане, то сразу поймут, кто покалечил Славика.
Вообще нами никто особо не занимался. Ни тебе развивающих игр и викторин, ни развлечений, ни заезжего киномеханика с истертой пленкой индийского кино. Будни в лагере протекали одинаково. В семь ноль– ноль – подъем, далее – зарядка, завтрак, уборка в комнатах. Купание в речке, обед, тихий час. Полдник, прогулка младших отрядов по лесу под нервные окрики пионервожатых, ужин, сон.
Вот вам приблизительное описание одной нашей прогулки.
Действующие лица:
Поляна в лесу
Взмыленные пионервожатые
Дети
– Все на месте?
– Все!
– Никто не отстал?
– Никто!
– Радуемся природе и не уходим в лес! Слышали???
– Товарищ Анжела, а Само откусил кусочек гриба!
– Само, выплюнь мухомор, он ядовитый!
– Я голодный!
– Скоро вернемся в лагерь, и ты сможешь поужинать.
– Буэ, на ужин манная каша!
– Нельзя так говорить. Манная каша – очень полезная еда.
– Буэ! – хором.
Прошли две секунды.
– Товарищ Карен, а Гарика укусила пчела!
– Ааааааааа! – ор Гарика.
– Гарик, у тебя нет аллергии на пчелиный яд? Гарик, не ори, отвечай мне на вопрос.
– Ааааааааа!!!!!!!!!!
– Товарищ Карен, он пухнет на глазах.
– Девочки! – отчаянный крик в сторону пионервожатых. – Если у ребенка отекло лицо, а глаза превратились в щелочки – это как понимать?
– Срочно в лагерь! Ему надо снимать аллергический шок!
Товарищ Карен взваливает на плечо Гарика и галопом припускает к лагерю.
– АаАаАаАаАа!!! – надрывается Гарик. Вожатые какое-то время нервно прислушиваются, как, по мере удаления, ослабевает Гариков крик.
– Фух, – выдыхают они.
Через две секунды.
– Товарищ Маргарита, а Эдик свои козявки ест!
И еще какие-то ягоды с этого куста поел. Это что за ягоды? Небось ядовитые?
– Эдик!!!! Выплюнь немедленно! У тебя живот будет болеть!!!!
– А желуди есть можно?
– Не знаю. Наверное, можно. Только они горькие.
– Ничего. Я поем.
Через две секунды.
– Товарищ Анжела, а Седа провалилась ногой в какую-то яму и выбраться не может.
– Ыаааааааа! – плач Седы.
– Да что за наказание такое! Что за дети такие! Чтоб я еще раз согласилась на практику в пионерлагере! Так, внимание! Строимся, погуляли – и ладно, возвращаемся обратно.
– Но мы только что пришли!
– Пришли и ушли. Кому сказано строиться?! Ну и так далее.
А вообще-то вожатые у нас были хорошие, только немного бестолковые и напуганные ответственностью, свалившейся на их плечи. Товарищ Маргарита, например, воровала в столовой для нас хлеб и допоздна, лежа на дальней незанятой кровати, слушала детские страшилки. И пугалась больше всех.
– Мне ваша черная рука всю ночь снилась, – жаловалась она на следующее утро, следя за тем, как мы заправляем кровати и протираем пол вонючей тряпкой. – Мария, прислони обратно дверцу к тумбочке! Ну что ты с нею наперевес ходишь?
– Товарищ Маргарита, я воображаю, что я рыцарь, а это мой щит.
– А кто же твоя дама сердца, рыцарь со щитом из тумбочкиной дверцы?
– У меня нет дамы сердца! – сопела Манька. – Я – девочка-рыцарь!
– Положи на место дверцу, девочка-рыцарь, а то накажу тебя мытьем полов вне очереди.
– Уж помечтать нельзя… – вздыхала Манька и прислоняла дверцу обратно к тумбочке.
Глава 15. Манюня отдыхает в пионерлагере «Колагир», или Не вынесла душа поэтов
Первая неделя выдалась невероятно тяжелой – нам категорически ничего не нравилось в лагере, ни-че-го! Мы обрывали телефон с просьбами забрать нас незамедлительно домой, клялись и божились, что вести себя теперь будем только как Мальвины.
– Потерпите немножко, – вздыхала мама, – мы затеяли в детской ремонт, и спать вам сейчас просто негде.
– Можно у нас ночевать, у нас места много! – скулила Манька.
– Манюнечка, Ба в Новороссийске, а папа у… в… по командировкам мотается. Некому будет за вами присмотреть, а оставлять вас на ночь одних я не стану!
– За нами может тетя Валя присмотреть!
– У тети Вали маленький внук, а за вами глаз да глаз нужен! Потерпите недельку, пожалуйста!
– Хорошо, – шмыгнула носом Манька. Очень сложно перечить маме, когда она говорит «пожалуйста».
– Ну и ладно, уж неделю-то потерпеть можно! – решили мы и пошли на речку – собирать мелкую гальку, а то Каринке нечем было из рогаток стрелять. Речка находилась буквально в ста метрах от лагеря, но выходить к ней без сопровождения взрослых строго-настрого запрещалось. Она была очень мелкой, но, как любая быстроногая горная река, могла резко вспучиться, изойти селем, выйти из берегов и затопить все окрестности.
Дождей не наблюдалось целую неделю, снег в горах давно уже растаял, но в лагере осторожничали – выводили детей к речке буквально под конвоем и под конвоем же, сосчитав по мокрым макушкам, возвращали обратно. Но плох тот советский ребенок, который мирится с запретами. Вот и мы, удостоверившись, что никого из взрослых поблизости нет, быстренько отодвинули доску в заборе и выбрались через лаз к речке.
Пока Каринка набивала карманы каменной мелочью, мы с Манькой увлеченно паслись окрест, подъедая растущий в изобилии кислый щавель.
– И мне наберите, – велела Каринка.
– Шама наберешь, – прошамкали мы.
– А это вы видели? – погрозила она кулаком.
– Видели, – вздохнули мы и в темпе нарвали букет щавеля – конфликтовать с Каринкой себе дороже.
Потом мы нашли в кустах укромное местечко и спрятали там гальку – таскать ее по лагерю было чревато. Взрослые, они хоть и наивные люди, но не настолько, чтобы по килограмму отборной речной гальки не заподозрить преступные намерения у таких, на первый взгляд, безвредных девочек, как мы.
