тетка все-таки взяла нас и уехала в Ленинград, в квартиру родителей. Через три дня вернулись и родители. В сентябре город окружили, началась блокада. Мама и тетя Галя умерли, а нас с отцом весной эвакуировали на «большую землю», но Калька всю жизнь потом с сердцем мучилась, надорвала в ту зиму… – Илиада Михайловна тряхнула своими кудрями и закончила, снова улыбнувшись: – А дальше ты знаешь. Мы их победили, Тим!
Все помолчали, а потом Евдокия Дементьевна спросила:
– Ребята, кому еще чайку?
* * *
Тим аккуратно прикрыл за собой дверь и двинулся по коридору в поисках туалета, следуя полученным от Евдокии Дементьевны указаниям. Туалет находился где-то рядом с кухней. В комнате по второму кругу затевалось чаепитие, и Тиму хотелось освободить место для новой порции чая… Вот кухня. Наверное, здесь. Тим протянул руку и замер, услышав из-за двери туалета негромкий голос Сталинграды:
– Где? В туалете на горшке сижу, Евка. Да, девочки тоже писают… Бумаги нашла, тряхнула легонько одного, другого… Ты сомневалась?.. Сейчас повезу их Зарайскому в Пушкин, пусть просмотрит еще раз… Слушай, становится жарковато. Так что прямо сейчас бери билет на ближайший самолет, паспорт – в зубы, собирай вещи и уматывай из города. Все равно в клинику лететь. Прилетишь раньше, поживешь в отеле, а все медицинские документы «DHL» перешлю… Я тут еще одних топтунов срисовала… Да хрен их знает, черные… О деньгах не думай. Решаю вопрос… Ты не поверишь. Увидела татуировку, как у того, со стройки. Да у этого, с папкой. Прессанула его по-быстрому, он раскололся… Знак американских бичей, но не в этом дело. Я поняла, где искать. Как и говорил тот, со стройки, только теперь я точное место знаю. Они прямо на трупах дележ и устроили… Завтра утром буду там… А с Драганом всё, как и собирались. По бороде пустим. Чтобы хоть не зря подозревал и надсмотрщиков приставлял… Ладно. Я тебя тоже, Евка… Целую…
Послышался шум унитаза, дверь открылась.
– Привет, – сказал Сталинграде оробевший Тим.
Та, прищурившись, посмотрела на него, поудобнее перехватывая коричневую кожаную папку, зажатую под мышкой:
– Ты что здесь делаешь?
– В очереди стою, в туалет, – пожал Тим плечами и задал себе самому вопрос, какое такое отношение Сталинграда имеет к знаку хобо.
– В очереди – это понятно, а что делал в той комнате?
Тим снова пожал плечами, боясь посмотреть Сталинграде в глаза.
– Надо было, по той работе, – и пояснил, – для Драгана которая…
Интересно, Сталинграда догадалась, что он ее сейчас подслушал? Или самому сказать и извиниться?
– Тимон, ты где застрял? – услышал он Юлин голос.
– Я здесь, – отозвался Тим.
– Победители!.. – с неожиданной злостью произнесла Юля, подходя к нему. – Бабка эта говорит, что они победили, а сама мне до этого вещала, что у нее своя фирма, такси. Догадайся, что у нее там за машины. «Мерседесы», Тим! Немецкие! А тебе эта блокадница втирает, что мы тут победители…
Увидев Сталинграду, Юля замолкла от неожиданности. Тим подумал, что девочка даже не подозревала о ее присутствии в коммуналке.
Коротким движением Сталинграда наотмашь ударила Юлю. Щелкнули костяшки пальцев, клацнули зубы, и Юля отлетела к стене. Тим попытался перехватить руку Сталинграды:
– Не трогай ее, пожалуйста!
Сталинграда посмотрела на него, потом на Юлю, сжавшуюся в комочек у стены.
– Да больно надо… Эта блокадница, как ты говоришь, уж точно победительница, – проговорила она. – И все равно, какие машины у нее теперь под задницей… А вот кто ты, чтобы так говорить?..
Она помолчала, развернулась и вышла в коридор, потом за ней хлопнула входная дверь.
Юля прижала ладонь к разбитой губе. Оторвав руку ото рта, поморщилась, взглянув на кровавый отпечаток. Сказала с досадой:
– Вот блин!..
Сейчас в коридоре коммунальной квартиры строптивая девочка показалась Тиму такой красивой, что он, не зная, как у него это вырвалось, вдруг спросил.
– Можно я тебя поцелую? – и сам же испугался.
Юля взглянула на мальчика с раздражением:
– Тимон, ты не видишь, что у меня губа разбита?
– Извини, пожалуйста, – пробормотал мальчик и добавил совсем уж глупость: – Может, потом…
Девочка искристо улыбнулась, обсосала разбитую губу, посмотрела на него и сказала:
– Можно…
– Что? – не понял Тим.
– Поцеловать. Или боишься, что я в тебя влюблюсь, дурачок?
Тим постоял, пытаясь набраться храбрости под Юлиным насмешливым взглядом. Обманывает она его? Подумал, что вот-вот в пустом коридоре кто-нибудь обязательно появится. И тогда…
И тогда он неловко приблизился к девочке, взял ее за руки и, вытянув губы и чувствуя ее дыхание, неумело прижался к ее прохладным и в одном месте липким от крови губам. Юля ответила на поцелуй, и ее ответ выкинул Тима в космос – за окно, в пролившуюся чернилами темноту, к невидимым в городском небе звездам.
И ослепший и оглохший, он вдруг понял, что прямо сейчас сгорит со стыда, потому что ему срочно-срочно, не теряя больше ни секунды, нужно было в туалет.
23. Амфетаминовые баллады
Много?.. Ну, наверное, много…
Кругом темнота. И он сам – ее часть. Смотрит сквозь нее. Сквозь себя. Зрачки у него сейчас точно во всю радужку. Взглянуть бы на себя в зеркало, чтобы испугаться…
Странно, но от этой мысли Жеке становится смешно. Его жгучий смех отскакивает от смутно чернеющих стен, рикошетит от грязных, покрытых копотью кирпичей и летучей мышью затихает под потолком. Там, где в виде какого-нибудь статического электричества скопились души умерших здесь трамваев.
Жека чувствует, как у него по спине, щекоча кожу, бегут мурашки. Они лезут вверх, толпой пробегают по нижней челюсти, по щеке, снова по шее и прячутся в волосах на затылке. Сидят там, затаившись. Свободной рукой Жека пытается найти их в своей голове. Оказывается, это очень приятно – гладить себя самого по волосам. Настоящий, ни с чем не сравнимый искренний кайф.
Где-то в его голове молекулы фена, бульдожьей хваткой вцепившись в нейроны, продолжают насыщать их густым концентратом дофамина и серотонина. Жека улыбается, ощущая свой выросший, как ему кажется, до неприличных размеров болт. Расскажи, никто не поверит. Сколько же он юзанул скорости?.. Левой рукой Жека трогает член сквозь плотную ткань джинсов. Он думает, что не замерзает, хотя пальцы на руках и ногах коченеют, а губы становятся ледяными. Когда замерзаешь, тебе неприятно, а сейчас ему хорошо. Очень хорошо. Так хорошо, что сейчас бы взял, сорвался с привязи и начал бегать, будто пятилетний ребенок. Но он не может. Жека подпрыгивает к крыше трамвая, будто участвует в слэме на концерте, и начинает
