приступа хохота. Он опустился на пол, уперся в него хлипкими руками и начал трястись, издавая немыслимые звуки, похожие то ли на волчий вой, то ли на уханье совы.
— Умершие узники сами становятся стражами, и стерегут они лучше любого тюремщика, ха-ха! — Смех перешел в надсадный кашель. — Меня ведь должны были казнить. Но они обо мне забыли. Меня привезли, чтобы я дожидался суда, но этот суд так и не состоялся. Вот я и жду его теперь тролль знает сколько лет, а на свободе уже не осталось людей, которые помнили бы старого Арнульфа!
Он вновь разразился безумным смехом. Тристан опустился на шаткий табурет, который в ответ грустно скрипнул. Вот что, значит, имели в виду люди, которые говорили, что Хельмхорт — тюрьма не только для тел, но и для душ. Впрочем, это еще не факт. В конце концов, старый Арнульф безумен, и, возможно, призраки бывших узников — всего лишь плод его больного воображения. Но что, если Тристана и правда забудут в Хельмхорте, как его соседа? Если суда не будет? Значит, он просидит в этой темнице до конца своих дней. Он молод и полон сил, ему отпущено еще много лет жизни. И эти годы он проведет в темнице, как Арнульф. Лет через тридцать уже он, Тристан, будет встречать новых узников безумным смехом, а старый Арнульф, точнее его дух, будет бродить по узкому коридору между камерами. И его появления будут напоминать Тристану о том, что самое страшное еще впереди.
Где-то наверху скрипнула решетка. В мрачный коридор проник тусклый лучик света. Тристан, чей слух в темноте обострился, услышал шаги. Кто-то спускался к ним. Арнульф заскулил и отполз от решетки.
К двери камеры Тристана подошел тюремщик. Это был долговязый детина с длинным носом и редкими серыми волосами. В полутьме он напоминал большую крысу.
— Заключенный номер тридцать четыре, твоя еда.
На пол шлепнулась грубая железная миска, на дне которой Тристан увидел мутную зеленую жижу.
— Суп из бобов, — сказала большая крыса, — и хлеб.
— Послушай, — Тристан приник к решетке, — кто сидит в соседней камере?
— Какое мне дело, кто здесь сидит?! — хмыкнул тюремщик. — Уж поверь, через пару недель и тебя это интересовать не будет. Ты будешь молить эти стены о том, чтобы тебя отправили на эшафот. А потом, когда забудешь свое имя и потеряешь счет времени, махнешь на это рукой и будешь покорно ждать милосердной смерти.
Тюремщик развернулся и направился к лестнице. На полпути он остановился и бросил через плечо:
— Только не радуйся, если суд все же состоится. Судья Коррадо не выносит оправдательных приговоров.
Железная дверь снова лязгнула, и Тристан услышал, как тюремщик задвинул ржавый засов. Все вокруг погрузилось в тишину. Узник лег на соломенную подстилку. Оставалось только надеяться, что его все-таки не забудут тут, как старого Арнульфа.
Нет, не все еще потеряно. Среди его друзей две принцессы, причем одна из них — наследница престола. Едва ли они позволят ему сгнить в Хельмхорте. Но, как ни крути, положение его все равно хуже некуда. Допустим, ему повезет больше, чем его соседу, и над ним состоится суд. Судья Коррадо — Тристан не забыл слова тюремщика — не выносит оправдательных приговоров. Тогда его казнят. А если допустить теоретическую возможность, что вдруг свершится чудо и он будет оправдан? Что тогда? Увы, ничего хорошего. Его отпустят на свободу, но Алькорта в любом случае станет женой Гнусомунда. Носить меч и доспехи он не сможет уже никогда. Харибда наверняка постарается, чтобы правда о Рыцаре Бедных разнеслась по всем уголкам Амбинии. Выходит, у него останется только одна дорога — назад в Ригерд, во владения кина Бутуза, который сживет его со свету.
Уснуть Тристан не мог. Немудрено, что, когда до его ушей донесся какой-то звон, он тут же вскочил со своей жесткой постели.
— Готфрид, Раймонд, Боэмунд, — услышал он безумный голос Арнульфа, — мои старые, добрые друзья!
Тристан подошел к решетке. По коридору медленно двигались три белые фигуры. Они странно светились в темноте, будто прятали под одеждой фонари. Это были согбенные старцы с бледными, полными тоски лицами. Тяжелые цепи, свисавшие с рук, гремели, ударяясь об пол.
— Не гремите, тролль подери! — раздался гневный голос из камеры справа от Тристана. — Дайте несчастному хотя бы ночью забыть о своих муках!
Фигуры не ответили. Они молча продолжали свой путь по коридору. Их цепи, словно издеваясь над узником, гремели все громче.
— Не обижайтесь на него! — Глаза Арнульфа безумно блестели. — Он не имеет уважения к тем, кто был тут до него. Друзья мои, поговорите со старым Арнульфом.
Белые фигуры по-прежнему молчали. Теперь уже не могло быть сомнения в том, что эта троица — духи умерших заключенных. Не проронив ни слова, они дошли до стены и исчезли за ней, унеся с собой и тусклый свет.
— Они забыли старого Арнульфа, — бормотал старик. — Даже те, кто делил со мной заточение, покинули меня.
Тристан вернулся на солому. Сон как рукой сняло, и уснуть он уже не мог.
Дневной свет не проникал в камеру, так что Тристан не знал точно, наступило ли уже утро. Он лежал на спине и ждал, хотя сам не понимал, чего именно. Время в темнице шло так медленно, будто кто-то специально удерживал стрелки часов. Мертвую тишину, стоявшую в коридоре, нарушали лишь стоны арестантов да редкие выкрики Арнульфа, совершенно лишенные смысла. Должно быть, безумие — это единственное спасение для узника Хельмхорта. Старый Арнульф, до той минуты вызывавший в нем лишь сочувствие, теперь стал для него объектом зависти.
