— Все твои ожоги зажили, — начал с очевидного полковник. — Я уж не говорю про новую внешность. Сказать, что это невероятно…
— Так не скажи ничего, — перебил его Виктор. Полковник сжал зубы. Мальчишка был ему дорог как сын, которого у него никогда не было. Но у любого терпения есть свои пределы.
— Я думаю, тебе определённо есть, что нам сказать. Та девчонка, Коннели, исследовав твоё тело, просто с ума сошла. Она сказала, что мы на пороге новой эры. Король займётся её разработками лично.
— Короля уже ничего не спасёт, — сказал Валентайн. В этой фразе не было ни угрозы, ни издёвки. Просто констатация факта. — Никого уже ничего не спасёт.
— Любой на твоём месте радовался бы, что сумел остаться в живых. Да и вообще, чёрт возьми, ты исцелился! Пусть стал другим, но всё же. Это ли не чудо Освободителя?
— Я уже понял, что совершил ошибку, вернувшись, — произнёс Вик и как-то странно дёрнул головой, будто отгоняя назойливую муху. «Или отгоняя назойливые мысли».
— Если хочешь, я могу отправить тебя обратно, — попытался сострить Эймс. Вик, наконец, посмотрел ему в глаза. И полковника окатила бесконечная тьма, что плескалась в них.
— Это ничего не изменит.
Эймс хотел было возразить, но вдруг всё понял. Вик сказал ему что-то, что полковник не столько услышал, сколько почувствовал.
Он представил ничто: словно бездонный колодец, в который бросают мертвецов. Колодец без начала и конца. Он существовал никогда и нигде. Эймс закричал — и тьма проникла внутрь. Его крик потонул в сонме других. В стонах, мольбах, сладострастных вздохах, плаче. Он перестал существовать как отдельное целое. Он стал всем.
Он стал ничем.
Его сознание, воспоминания и мысли стали общим достоянием, просто частью потока, который волнами расходился по всему тому, что нельзя было назвать пространством. Целую вечность того, что не было временем, полковник не существовал. Он бы отдал всё, чтобы обрести хоть какую-нибудь форму — тогда бы он почувствовал обыкновенную боль. Страшную, невыносимую, разрывающую всё нутро агонию. Но ту, которую можно было удержать внутри, а не течь по её волнам, переливаться и понимать, что тебя никогда не было. Что ты пришёл из ниоткуда, в никуда вернёшься снова.
Каждой частичкой своего несуществования, однако, он чувствовал шевеление. Бесконечно малые всполохи энергии, настолько мизерные, что они не значили совершенно ничего. Словно мускул, напрягающийся до того, как сознание отдавало команду телу двинуться.
Всполохи жизни. Там, внизу. Вверху, слева и справа. Везде и нигде.
Если он был тьмой, то эти частички были не светом. Нет. Всего лишь серостью.
— Как можно забыть то, чего не произошло? — спросил Виктор. Полковник не знал ответа. Он продолжал быть ничем.
Вот, значит, как всё было. Это ждало их всех. Это предшествовало им.
Не конец света. У того, у чего не было начала, не было и конца. Это было просто отклонением. Настолько мизерным для вечности, что изменений для неё будто не существовало. Но полковник, всем существом, всей частью того, чем он стал на этот бесконечный миг, ощутил, что этому нечто не всё равно. Даже если это всего лишь искорка давно угасшего пламени, ему-ей-им хотелось стать такой искоркой.
Небытие хотело жить. Но закон диктовал, что сама жизнь всего лишь каприз несуществования.
И однажды, в него всё вернётся. И этого не остановить.
Полковник открыл глаза, чувствуя, как дрожит всё тело. Он посмотрел на ноги: его штанины были мокрые от мочи. Он посмотрел на Виктора. Тьма из его глаз исчезла.
Эймс почувствовал, как из его груди вырывается вздох невероятного облегчения. То, что он почувствовал сейчас — точнее, не почувствовал, — стало для него самым тяжким испытанием в его долгой жизни.
— Ещё раз я так не выдержу, — сказал он Виктору. Парень кивнул с пониманием.
— Я тоже не смог.
— Так вот, значит, как? — горько вопросил полковник. — Наши дети? И дети наших детей? Всё это бесполезно, да? Все мы там окажемся?
Виктор кивнул.
— И это никак не остановить?
Виктор снова кивнул. Эймсу лишь оставалось схватиться за голову. Первой его мыслью было засунуть ствол пистолета в рот и вышибить себе мозги.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Но это бы означало возвращение туда, во тьму. А он знал, что больше её не выдержит.
— Конец света не предотвратить, — сказал Вик. — Царство полной темноты вернёт своё по праву. Она была здесь до нас. И останется, когда никого из нас уже не будет в живых.
Никогда ещё Эймс не понимал абсолютности слова «никого» так сильно, как сейчас. Одно дело признать смертность других людей — солдаты полковника умирали постоянно; он уже привык к тому, что люди всегда будут уходить и на смену им придут другие. Он даже смирился с тем, что умрёт когда-нибудь сам. Но его дети? Дети их детей? Все его потомки и потомки других людей? Всё человечество? Всё живое?
Весь мир вообще?
— Неужели им всё равно? Они ведь видят нас, верно?
— Они видят абсолютно всё, — тихо сказал Виктор. — Каждый момент одновременно. Но они любят и концентрироваться. Сейчас все их взоры сосредоточены на тебе. Я вижу их сейчас, когда смотрю в твои глаза. Но скоро они перелистнут страницу.
Эймс ничего не понял — он вдруг ощутил себя голым под взором миллиардов глаз, которых не было в реальности. И сейчас все они, казалось, смотрели на его обмоченные штаны.
— Знаешь, Эймс, у нас с тобой много общего, — пробормотал Виктор. — Например, то, что мы оба предали своих детей.
Эймс перестал трястись и воззрился в ужасе на Виктора. «Откуда он знает?» Валентайн лишь покачал головой, лицо его исказилось в гримасе боли.
— Я вижу… всякие картинки. Я не знаю, будущее это или прошлое. Но когда-то… когда-то я последовал за тобой на катере.
— Зачем? — спросил Эймс и тут же пожалел.
— Потому что куда бы ты ни отправился, там ты найдёшь Освободителя, — ответил Валентайн. В глазах у него застыли страх и надежда. — А у него… у него будет ответ.
***
Ответа у него не было. Как, собственно, и вопроса.
Потому что он понял всё. А как было не понять? Смысл в происходящем отсутствовал совершенно и парадоксально было его искать. Вику хотелось смеяться над каждым, кто сейчас смотрел на него с вопросом, застывшим в разуме.
«Как же так?»
То, что люди воспринимали как жизнь, для них не значило совершенно ничего. И значило одновременно всё.
Возможно, их собственное несуществование так сильно их смущало, что вопрос жизни они решили оставить нетронутым — до поры до времени. Может быть, они какое-то время считали, что именно их состояние может быть отклонением от нормы, и искать ответ нужно в тех всполохах, которые вдруг возникли. До тех пор, пока баланс не нарушился. Пока приток новых душ не сократился до такой степени, что им пришлось вмешаться напрямую. Максимально грубо и неэффективно. Но это привлекло его внимание.
Его, который оказавшись в новом мире, в каждом камне искал угрозу — и нашёл её в Процессе.
Конечно, свет существовал всё время. Даже раньше звёзд, которые были ещё на заре Вселенной — или же они и стали её зарёй? Как бы там ни было, именно жизнь дала оправдание такой нерациональной концентрации энергии. Свет стал жизнью, а жизнь стала светом.
Свет можно было потерпеть — опять же, до поры до времени. Был определённый договор, что они будут давать ему энергию взаймы. В конце концов, она когда-нибудь закончится, и всё вернётся на круги своя. Звёзды стухнут. Жизнь закончится. А время нужно только для того, чтобы вырастить живущих, прежде чем их убить. Так они думали, пока жизнь не поломала всю механику обмена, которая тщательно выстраивалась миллиарды лет. Возвращаться стало намного меньше, чем уходило.
Они это терпели, зная, что время на их стороне. Казино всегда в выигрыше. А ситуация только ухудшалась, причём, с такой скоростью, что терпеть это было невозможно. Им пришлось вмешаться в дела света, потому что ответа за свои поступки он не нёс. Он даже не осознавал, что у его действий есть катастрофические последствия.
