После того как Малыш «изучил рынок» в Корке, ребятишки с успехом торговали там газетами, расписанием, всевозможными дешевыми изданиями, а кроме того, продавали спички и табак. Малыш тщательно ведет учет своим доходам, и в результате в его руках оказалось тридцать фунтов стерлингов. Приобретение легкой двухколесной тележки дает возможность мальчикам стать торговцами вразнос, и, так как торгуют они с прибылью, им удается перебраться в Дублин, который более отвечает запросам Малыша. В этом большом городе Малыш открывает скромный, но весьма модный и процветающий магазинчик. Накупив кучу товаров, он везет свой груз на паруснике, но увы! Судно терпит бедствие, экипаж покидает его, один Малыш остается и спасает свои товары. Большой счет в банке, открытый на его имя, позволяет Малышу оказать поддержку тем, кто помогал ему в детстве. Так, подобравшему его фермеру он дарит землю, с которой того прогнали.
Ничего не скажешь, трогательная история. Говорят, что она скучная, я не нахожу этого, особенно если вспомнить, с каким волнением читалась она в двенадцать лет. Разумеется, теперь моя душа очерствела, и ее не могут растрогать столь наивные переживания. Правда, следует оговориться. В книге существуют три плана: первый — это несчастное детство, второй — ирландский вопрос и третий — британский образ мышления. Что касается первого, то дальше Диккенса писатель не пошел. Разумеется, в этом выступлении в защиту несчастных детей есть известная доля преувеличения, цель его — заклеймить злоупотребления, жертвой которых являются маленькие подкидыши.
В отношении Ирландии хочу сказать следующее. Какова бы ни была степень забывчивости человечества, каждому тем не менее известно, что страна эта оказалась в положении крайне драматическом, причем осложнения религиозного порядка усугублялись экономическими трудностями. С точки зрения исторической описание положения, существовавшего в Ирландии в 1875 году, мне кажется, не лишено смысла, оно помогает нам разобраться в событиях, и по сей день волнующих этот остров, до сих пор разделенный на две противоположные по духу зоны. Памятуя о том, что Французская республика посылала им в помощь Оша[110], Жюль Верн, как истинный француз, поддерживает ирландцев. Он сожалеет, что Великобритания проявляет столь явное непонимание, почему-то подвергает гонениям ирландцев ее аристократия, вполне либеральная и в Англии, и в Шотландии. А посему, полагает писатель, остров этот нуждается скорее в социальных реформах, чем в политических. Там все еще сохранялись феодальные порядки, и земля принадлежала лендлордам. Причем лорды, жившие в Англии или Шотландии, не имели никаких контактов с ленниками-арендаторами. Вот эту-то систему и критикует Жюль Верн. Главный порок он усматривает в абсентеизме лордов. «Вместо того чтобы протянуть руку, аристократия натягивает вожжи, того и гляди разразится катастрофа; тот, кто сеет ненависть, пожнет восстание». Это мудрое и вполне обоснованное предупреждение подтвердил дальнейший ход событий.
И, наконец, третий план романа — английская аристократия того времени. Черты ее представлены писателем карикатурно, но это всего лишь более яркое выражение реальных недостатков британских сеньоров. Без меры гордясь благородством своих предков, лорд Пиборн искренне сожалеет о прежних привилегиях феодалов и презирает любого, кто не может сравниться с ним родовитостью. Его семейная жизнь подчиняется устаревшему протоколу. Высокомерие этого персонажа кажется нам смехотворным, да и сын ему под стать — напыщенный маленький глупец, что подтверждает даже гора, эхо которой он вопрошает.
В то время как предприятие Малыша — «Литл бой и К0» — процветает, дела Мишеля идут все хуже и хуже. Он ликвидирует свое предприятие и распродает последние калориферы. Пришлось обратиться к Этцелю с просьбой вложить рекламные проспекты в «Журнал воспитания и развлечения» с тем, чтобы помочь Мишелю покончить с «этой разорительной и безумной затеей». У него родился третий ребенок, а это отнюдь не облегчало дела.
Старый писатель, несмотря на головокружения и неприятности с глазами, продолжает работать. Он написал «Плавучий остров», который посылает брату для проверки технических данных.
После часа ходьбы он чувствует невыносимую усталость в ногах, он почти не двигается.
В июне 1893 года Жюлю Верну выпало тяжкое испытание.
«В течение месяца у нас гостил Мишель со своей семьей, — пишет он брату. — Его жена прекрасно воспитана, дети тоже. Но Лефевры не пожелали с ними видеться и потянули за собой всех неверных друзей. Из настоящих-то одни только Лаббе да Пенсары. Заметь, мы никому не навязывали молодую чету. Ты ведь знаешь мои взгляды на этот счет. Но если Лефевры и все прочие полагают, что выполнили свой долг, мы уверены, что не забыли выполнить свой. У них болел ребенок, нужно было переменить обстановку, его привезли сюда, те, у кого есть ум и доброе сердце, не могли этого не понять, а дураков — к черту!»
Такое странное или, во всяком случае, неловкое поведение не прошло бесследно для будущих отношений не только между семьями Мишеля и Сюзанны Лефевр. Ее отчим и мать тоже были задеты. Дочери Онорины приходились не родными ее прославленному мужу, однако он всегда относился к ним как к своим собственным. Рождение Мишеля отодвинуло их на второй план, и они чувствовали себя ущемленными. И так как Мишель оказался трудным ребенком, Сюзанна уверовала в свое превосходство, и все это под маской прямолинейного конформизма. Меня крайне огорчило письмо господина Франси, мужа второй дочери Онорины — Валентины, которое я обнаружил в бумагах госпожи Аллот де ла Фюи и в котором содержались точно такие же упреки. Этот семейный конфликт не стоил бы ни малейшего внимания, если бы в этом письме не утверждалось — давая пищу для другой басни, — что в нашем семействе существует тайна, а поэтому мы будто бы и скрываем свои архивы. Вот почему мне пришлось раскрыть эту тайну, ее банальность разочарует любопытствующих. Что касается архивов, то у нас их, к величайшему моему огорчению, просто нет. Жюль Верн, удрученный зрелищем этого «клубка змей», по выражению Франсуа Мориака, уничтожил свои личные бумаги, полагая, что все оставшееся после него лишь преумножит раздоры.
В августе 1893 года, «выполнив перед урной свои обязанности советника», этот измученный отец присоединяется к своей жене. Онорина уже была в Фурбери, где Мишель снял уединенный домик в стороне от деревни. К дому с садом примыкала ферма. То-то была радость ребятишкам глядеть на лошадь, терпеливо бредущую но кругу с молотилкой. Но еще большей радостью была прогулка на пляж, расположенный неподалеку и в ту пору совсем пустынный! Дорога на пляж шла по оврагу, и море открывалось сразу, стоило только миновать виллу Эмиля Бержера, зятя Теофиля Готье, который был женат на его дочери, писательнице Юдифи Готье.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
