в своей статье «Квантовая механика процессов столкновений», ставшей одной из наиболее известных его работ. Борн немного путался в длинных расчетах (довольно обычное дело) и не стеснялся прибегать к помощи своих учеников. Он вообще был лишен такого качества, как высокомерие, держался с учениками запросто, на равной ноге.
Проверив расчеты, Оппенгеймер вернул Борну статью со словами: «Я не смог найти ни одной ошибки. Неужели вы и впрямь сделали расчеты самостоятельно?». «Я не обиделся, а стал относиться к этой замечательной личности с еще бо`льшим уважением», – пишет Борн. К уважению примешивалась боязнь. Да, Макс Борн немного побаивался своего одаренного ученика, который сначала очаровал его, а потом начал подавлять. О степени этого подавления можно судить по одному весьма показательному случаю.
Очень скоро Оппенгеймер освоился настолько, что начал самовольно вмешиваться в учебный процесс: перебивал профессора, если не был согласен с его высказываниями, давал оценку знаниям других учеников, а порой перехватывал инициативу и начинал вести семинар вместо Борна, который покорно терпел столь беспардонное поведение, потому что не мог, точнее, не осмеливался приструнить его. Но других учеников бесцеремонность Роберта сильно раздражала. В конце концов они хотели учиться у Борна, а не у Оппенгеймера. Студенты выступили резко, но в то же время деликатно – написали ультиматум с угрозой бойкота занятий «профессора Оппенгеймера» и положили его на стол Борна. Ультиматуму был придан вид документа, то был явный намек на древнее право студентов выбирать себе учителей.
Борн оказался между двух огней: угрозой бойкота его замечательных семинаров по квантовой механике и угрозой открытого конфликта с Оппенгеймером. Решение он нашел идеальное – устроил так, чтобы ультиматум попался на глаза Оппенгеймеру словно бы случайно, и проблема была решена.
Репутация нашего героя в научном мире за время пребывания в Гёттингене возросла настолько, что еще до получения докторской степени[31] ему предложили стипендию (грант) Национального ресурсного центра Соединенных Штатов для ученых с докторской степенью, причем предложили по собственной инициативе, без подачи заявки. Практически одновременно Оппенгеймер получил от своего «замечательного учителя» Перси Бриджмена приглашение в Гарвард. Было решено воспользоваться обеими возможностями. Сначала поработать в Гарварде, а затем использовать стипендию для работы в Калифорнийском технологическом институте, который совсем недавно превратился из технического училища в первоклассный университет. Интересно перекликаются девизы двух учебных заведений. Гарвард говорит: «Истина», а Калтех[32] отвечает: «Истина сделает вас свободными».
Получение докторской степени вылилось в формальность. За диссертацию нашему герою зачли статью «О квантовой теории непрерывных спектров», опубликованную в авторитетном журнале Zeitschrift für Physik. Но Роберт Оппенгеймер не был бы Робертом Оппенгеймером, если бы стал доктором философии без какой-то истории. Вдруг выяснилось, что он не потрудился зарегистрироваться в Гёттингенском университете (да, вот представьте!). А как можно присудить ученую степень студенту, которого формально нет? Да еще в Германии, заслуженно считающейся мировым центром бюрократизма. Но Борну удалось уладить этот вопрос, причем уже не из расположения к Оппенгеймеру, а из желания поскорее от него отделаться (руководство университета потребовало от Оппенгеймера подготовить новую диссертацию после официальной регистрации в качестве студента). «Этот человек едва не погубил мою душу», – жаловался Бор Паулю Эренфесту, автору известной теоремы Эренфеста, связывающей квантовую механику с классической. Под душой имелась в виду способность к преподаванию и научной работе. Обоснованием для регистрации Оппенгеймера в университете «задним числом» послужило… его крайне стесненное материальное положение. Борн написал министру образования, что герр Оппенгеймер настолько нуждается, что не может позволить себе задерживаться в Гёттингене. Ничего, прокатило, и в июле 1927 года новоиспеченный доктор философии покинул Гёттинген.
Глава шестая
Доктор Оппенгеймер, перспективный молодой теоретик
Я могу сделать это понятнее, но я не могу сделать это проще.
Роберт Оппенгеймер
В течение пяти проведенных в Гарварде месяцев Оппенгеймер укрепил свою репутацию перспективного молодого теоретика несколькими научными статьями. Можно предположить, что именно это укрепление и было целью его пребывания в alma mater. Требовалось показать, что нынешний Роберт Оппенгеймер разительно отличается от того чудака, которому удалось блестяще окончить Гарвард (далеко не все лучшие выпускники становились перспективными учеными). Главным отличием, которое сразу же бросалось в глаза и сохранялось на протяжении всей жизни нашего героя, было высокомерное или, если выражаться мягче, снисходительное отношение к окружающим. Не будем слишком строги к нашему герою. При всем своем высокомерии он всегда оставался вежливо-корректным в общении, его поведение могло задевать, но никогда не оскорбляло.
Пока еще Роберт продолжал «баловаться пером», но годом позже он начнет охладевать к литературному творчеству, потому что поймет пределы своих способностей, поймет, что ему не стать выдающимся писателем или поэтом (начав со стихов, он впоследствии начал писать и рассказы). Разочаровавшийся в своих творческих способностях, автор с чисто немецкой педантичностью уничтожил свой литературный архив, но кое-что из его творческого наследия все же сохранилось. Вот отрывок из стихотворения второго гарвардского периода, напечатанного в университетском литературном журнале Hound & Horn:
Вечером мы подошли к реке,
Луна зависла низко над пустыней
В горах мы потеряли ее, забыв
В холоде, в росе,
И в вершинах, заслонявших небо.
Когда же мы снова нашли ее
В высохших холмах у реки,
На нас дохнуло жарким ветром.[33]
Местность угадывается легко – это благословенная Tierra de Encanto. Что же касается литературных качеств, то, честно говоря, стихотворение представляет собой более чем посредственное подражание Томасу Элиоту[34].
В начале 1928 года, отгуляв рождественские каникулы, Оппенгеймер уехал в Пасадену[35]. Калифорнийский технологический институт активно развивался, открывая каждые два года по новому факультету (в 1928 году был открыт биологический), а руководил им выдающийся физик Роберт Эндрюс Милликен, удостоенный в 1923 году Нобелевской премии за измерение элементарного электрического заряда и работы по изучению фотоэлектрического эффекта. Милликен был убежденным антисемитом, не считавшим нужным скрывать свои взгляды, но репутацию института он ставил выше прочих соображений, особенно в области физики. Ученые, специализирующиеся на квантовой теории, были в то время в Штатах, что называется, «на вес золота», и в их отношении Милликен «отключал» свой предрассудок. Ни Оппенгеймеру, ни другим ученым-евреям в Пасадене никаких препятствий не чинили, разве что только председатель исполнительного совета института (так называлась должность Милликена) держался от них на расстоянии.
В Пасадене у Роберта едва не появился новый друг – Лайнус Полинг, сын немца и ирландки, будущий лауреат двух Нобелевских премий[36]. Полинг в то время работал над своей докторской диссертацией, посвященной исследованию структуры кристаллов при помощи рентгеновских лучей. Расположение, возникшее в процессе научного сотрудничества (была запланирована совместная работа
