— До моря от нас три года скакать… Я думал, ты любишь, когда мама дает тебе попользоваться своими французскими духами за семьдесят пять евро.
Я провожал Полину. Весна объявила перерыв, и ночной морозец воспользовался этим, чтобы покрыть лужицы талой воды трескучим ледком.
— Духи тоже люблю, — согласилась Полина. — Они ничуть не хуже стихов. Я вообще люблю все красивое и приятное. А ты, что ли, не любишь?
— Может, и люблю. Только у нас с родителями сейчас проблема номер один, как тараканов на кухне вывести. Папа килограмм тиурана принес…
— Он мне говорит о тараканах! — вздохнула Полетаева. — В эту лунную ночь! Слушай, Механошин, а может, ты шизик?
— Шизик, — уныло согласился я. — «Среди миров, в мерцании светил»… «Выйдут трое из тарелки, вытаращат гляделки»…
— Ты можешь совершить для меня что-нибудь красивое? — одуряюще телевизорным голосом, только слегка злобным, поинтересовалась Полетаева. — Сделать мне приятное?
Захрустел лед под моей подошвой. Я поскользнулся и схватился за Полину. «Андрюша!» — сладко пропела ценительница всего красивого. Никогда не думал, что французские духи пахнут, как раздавленная божья коровка.
— Простите, молодые люди, — из темноты вдруг выступила мужская фигура в длинном плаще. — Я прошу вас меня не пугаться. Я не есть грабитель.
Ночной незнакомец говорил с акцентом, путая ударения. Я крепко сжал ладонь Полины в своей руке.
— Позвольте представиться: Рамирес Васкес.
Глава шестая
Опять — крепостная стена. Штурмовые лестницы кое-как связаны из совершенно неподходящего хлама, из лыжных палок, швабр и карнизов для штор. Нападающие в пиджаках, лоснящихся на локтях, в немодных галстуках и с несвежими носовыми платками, высовывающимися из карманов, астматически отдуваясь, лезут по этим лестницам наверх.
А со стен летят камни и обломки бревен, льется кипяток, свистят стрелы. Обороняющийся гарнизон явно всерьез воспринимает атаку этих дядек с неспортивными фигурами, у которых даже и оружия-то нет. Они ползут наверх безнадежно, не пытаясь даже заслониться от направленных на них копий.
Когда просыпаешься после тягостной ночной бредятины, то сразу приходит облегчение: все не взаправду, и скоро забудется. На этот раз легче не стало. Сон не собирался выветриваться из памяти, наоборот, вцеплялся в нее назойливо, обрастая подробностями и намекая на свои тайные смыслы. Перед глазами стояла крепостная стена и дурацкие штурмовые лестницы. Почему-то я догадался: эта осада длится вечно. И никогда не будет ни победы, ни поражения.
Воскресенье. Я закрыл глаза, уронил голову на подушку и попытался заполнить память вчерашней ночной встречей…
Сеньор Рамирес Васкес изо всех сил намекал мне на какого-то нашего общего знакомого, который должен был оставить у меня одну вещь. «О, молодой человек, постарайтесь припомнить получше! Наш друг — необычайно запоминающееся существо». И, перейдя на шепот: «У него не совсем обычное количество ног. (Полина при этом вздрогнула и ее ладонь крепче сжала мою). Теперь вы вспомнили? Где эта вещь? Поверьте, мне она очень нужна. Ради нее я прибыл из очень большого далека. Не можете вспомнить? Уверены, что я ошибся? Очень жаль. Очень, очень. Да, теперь я вижу, что я ошибся. Извините, мучача (это он Полине), я вас напугал. Я не хотел. Да, да, я есть немного сумасшедший. Я уже ухожу. Аддиос!».
Я не мог отдать ему кабытрон. Не мог лишиться своей тайны. Что-то подсказывало: отдашь, и все будет по-старому. Макаров опять станет проходить мимо меня, как мимо пустого места. Полина забудет о моем существовании и уж, по крайней мере, не станет терпеть мое хамство в ответ на свои лирические излияния. Я начну коллекционировать марки, воображать себя академиком, капитаном звездолета, жизнь потечет по заданной программе «школа — вымой полы — борщ в холодильнике — сладкие мечты на подушке».
Нет, не мог я отдать кабытрон. Понимал, что это нечестно. Что это фактически воровство. Но ведь и с их стороны было нечестно приоткрыть для меня ненадолго новый, полный надежд и необычайных событий мир, а потом — хлоп! — достаточно. Везение кончилось, дальше пойдете сами.
Будь что будет. Посмотрим.
— Папа, — сказал я, когда семья собралась на кухне за завтраком. — Вот если я, к примеру, нашел на дороге бумажник с большим количеством денег, это значит, что мне повезло?
— Ну, не бумажнику же, — проурчал папа, вонзаясь в бутерброд.
— Может, стоит поискать хозяина? — с осторожной педагогичностью предположила мама.
— А если хозяина нет, и точно знаешь, что для него это мелочь, искать поленится?
— Ты это к чему? — папа разжевал бутербродный кус, а заодно и мои хитрые иносказания.
— Ты тогда серьезно сказал, что отдавать книги — все равно, что отдавать детей? Получается, книга и ребенок одинаково ценны? Я вот боюсь, тебе когда-нибудь придет в голову махнуть меня на собрание сочинений Достоевского.
— Не бойся, — он попробовал отшутиться. — За тридцать академических томов Федора Иваныча потребуют как минимум трех-четырех подростков в отличном состоянии и одного нерастрепанного младенчика.
Мама неодобрительно фыркнула. Книги она тоже любила, но не разделяла папино мнение насчет того, что библиотека — это живая мыслящая личность.
— Двойку, что ли, получил? — неосторожно ляпнул папа, и тем сорвал меня с резьбы.
Я выложил все, что накопилось. Начал с тараканов, из-за которых мне стыдно приглашать в гости одноклассников. Продолжил своими обновками из секонд хэнда. Вспомнил складной велосипед, которого у меня никогда не будет. Телевизор с тремя программами. Бабушкины подачки, без которых мы питались бы вареной вермишелью и цитатами из «Атхарваведы». Вываливал упрек за упреком и думал: вот сейчас папа первый раз в жизни сожмет свой тяжелый кулак, и… Ведь он и мама выращивали из меня любителя литературы и справедливости, а я вдруг вырос жлобом-потребителем.
Кулак сжался, но пальцы, в конце концов, распрямились и легли на клеенку стола.
— Саша! — с запоздалой тревогой воскликнула мама.
— Все нормально, — не своим голосом проклокотал папа, гася в себе ярость. — Оказывается, три канала в телевизоре — это все равно очень много. Сколько ты получила вчера в аванс?
— Две с половиной, — мама непонимающе переводила взгляд с меня на папу и обратно.
— Давай сюда, — потребовал папа. Вылез из-за кухонного стола, стукнувшись коленом об ножку, убрел в прихожую, тут же вернулся, потроша свой кошелек. — У меня пять двести. Итого семь семьсот. Вот. Бери.
Я испугался. Уж лучше б мне действительно досталась родительская оплеуха.
— Бери! — рявкнул родитель, но тут же утихомирил себя и вполне интеллигентным тоном пообещал:
— Никаких карательных мер впоследствии не будет. Можешь устраивать себе красивую жизнь. В случае чего, подзаймем еще у тети Киры.
Безнадежные люди. Что такое неполные восемь штук по нынешним временам?
Глава седьмая
Мои родители очень любят участвовать в безвозмездных акциях по восстановлению чего-нибудь. Когда я был совсем маленьким, восстанавливали Феодосьевскую церковь, в которой городское руководство намеревалось устроить органный зал, а рядом — старинный дом священника, где для органа должны были разместить электрооборудование и компрессор. Но вместо этого церковь снова стала настоящей церковью, что неплохо, а в доме священника теперь торгуют элитными рыбопродуктами, что моих родителей огорчило, но ничему не научило. Они много лет ходили восстанавливать недостроенный и полуразвалившийся киноконцертный зал, но однажды руины продали, и там через три месяца заблистал шикарный торговый центр.
В это воскресенье они пошли реставрировать памятники на самом старом городском кладбище. Уж погост-то, есть надежда, никому не продадут. Меня с собой в наказание не позвали.
А я тем временем развернулся вовсю. Финские холодильники, несмотря на свои габариты, оказывается, очень удачно вписываются в планировку кухонь малогабаритных квартир. В нашей кухне их поместилось два. Наполнял я их, сверяясь со старинной «Книгой о вкусной и здоровой пище» и ресторанными буклетами, позаимствованными у Полетаевой. Тараканьи щели закрыла паркетная доска. Японская плазменная панель по одному из ста сорока каналов предложила мне на выбор дизайнерские разработки мебельных гарнитуров. Не забыл я и родительский Главный Стеллаж — он удлинился вчетверо, не оставив пустым ни одного квадратного дециметра стены. На полках появились не только самые академические собрания сочинений, но и первопечатные редкости, и рукописные инкунабулы, и даже папирусные свитки с египетскими иероглифами.
Поучаствовал по телефону в торгах знаменитого европейского аукциона и обзавелся антикварным фарфором, хрусталем, картинами, коврами.
