Пригород
Домов полупогасших безразличьеИ пористая пустота ржаная.И, как охотник в ожиданье дичи –Вослед прохожим ночь напряжена.
Пустырь у сердца пригорода. Слева,Ветвями впившись в дремлющий апрель,К нему взывают нищие деревья:Очнись, опомнись, почками прозрей!
И небо, сбросив сумрачную ветошь,На землю сходит, тёплое, и вот –На просветлённом перекрёстке встретишь:В лицо посмотрит и слегка кивнёт…
1977
Полнолуние
Пустая площадь, полная луна,И особняк под снегом двухэтажный –Как холм среди бесплодной белой пашни.И, пятерню подняв, лежит войнаМинувшая. Она заметенаЗабывчивостью зимней. Ей не страшно,Что в кольцах звёзд, громоздка и черна,Её рука дрожит на небе плоском……Томившейся под храмом вавилонским,Под зданьем без проёма и окна, –Легко земле: легчают временаИ белый особняк почти не давитНа сердце. Шевелящиеся дали –Предсердия земли. А ты – душа,Тебя на страже поместил ВсевышнийМеж войнами. Замедли зимний шагМеж пепельной – и огненной, чуть слышной…
1977
Улица
Чем больше взглядов на неё бросают –С небес, из окон, из неё самой –Тем безнадежнее поёт, босая,С распущенными косами, с сумой.
Тем больше душ – недавно отлетевших,Снимая с глаз большие пятаки,Бросают ей. Их снова песня тешит,Шарманка лета, тленью вопреки.
Здесь к осени, в венце стальных колосьев,Обрёл Сократ последний свой приют…Ты слышишь, неприкаянный философ,Как двери в Никуда легко поют?..
1977
Вечер в вагоне
В ночь смещается равнина,Все – от окон, вновь за карты…Как душа твоя ревнивоЛовит каждый луч заката,
Как боится не напитьсяВлаги зрительно-воздушной,Как секунд мелькают спицы,Как сухим цветам не спитсяВсю метель в суме пастушьей…
1977
«Ищет галка оттаявший грош…»
Ищет галка оттаявший грош,Свищет поле на сотни ладов,Города окунаются в дождь,Очищаются от холодов:
Скоро снова меня поведёшьПо дороге без слов и следов…
И китайских садов фонари –Сизари за окном у меня,Но зажги свой закат, говориНа заре уходящего дня,
Потому что горит изнутри –И грозит распаяться броня…
1977
«В грандиозных зарослях жары…»
В грандиозных зарослях жарыСозревала будущая осень.Полдень сник. Он выбыл из игры,Краски лета исчерпал и бросил,
И они бочонком, грохоча,Покатились с августовской горки.А в случайных уличных речах –Кисловатый привкус чёрной корки.
В это время птицы мелют вздор,Ласков к нам любой, кого ни встретим,И в негромкий личный разговорПьяный день всегда встревает третьим.
…Вот уж, солнце на плечо склоня,Населённый скверик зачирикал –И в закатной, жёлтой чаше дняЗакружились птицы, как чаинки.
Не прошло и четверти часа –Происходит смена декораций:Конный бой на небе началсяИ грозит на землю перебраться,
И с мольбой безмолвной смотрят вверхТополя, качаясь и кивая,И идёт бездельник-человекК остановке сонного трамвая.
Взгляд парит, жары покинув клеть,В облаках теряется высоких,Навсегда спеша запечатлетьОбраз дня в простых, как воздух, строках…
1977
Новоспасский монастырь
О самый овраг спотыкались дома –Причудливые сосуды печали,Зарёй закупоренные дотемна,И гордые тучи ландшафт венчали.
И он – почерневший за зиму сосуд,Наполненный винной виной предчувствий,Воочию видел: его несутРаспить – и разбить в одичалом хрусте
Кустов придорожных и слов сухих,Какими обменивается прохожийСо встречным случайным. Он чувствовал кожейДревесно-шершавую сухость их.
Темнело, и тучи слетались на пир,А он на лукавый проулок с опаскойКосился. Тогда монастырь НовоспасскийПроулок и позднее небо скрепил.
…Есть странное место пред монастырём –Поляна с деревьями грозно-густыми,Завалена углем и всяким старьём, –Поляна людей, забывающих имя.
Здесь утром пируют под каждым кустом,А к вечеру многие спать остаются,И галки на выцветшем зданье святомСквозь дождь еле слышный над ними смеются.
Задушенный проводом, спит монастырь,И в памяти слов распадаются звенья,И тенью выходит звонарь на пустырь –На полный до края обид и забвенья……………………………….
…И он тут сидел, забываясь, лечась,И пил эту смесь униженья и боли,И было страданье его – только частьОгромной, как небо, всеобщей недоли.
И вдруг он увидел старушек – ониОдна у другой отнимали бутылки,Валявшиеся, куда ни взгляни,Ругаясь до самозабвения пылко.
И всё же прервать не могли тишины:Крутой колокольни колонки и дверцы –Как тайна безропотно-нищей страны,До дня отомщенья хранимая в сердце.
…И день воссиял. Он поднялся – и шёл,Проулком, землёю и небом довольный.Был издали виден ему хорошоСверкавший на башне рассвет колокольный.
1977
«В огромном, начала века…»
В огромном, начала века,Доме в траурной раме,В каком, быть может, РевеккаЖила когда-то в Харране,
Во тьме, в ноль часов с минутой –А время хлопьями валит –Один ледяной, неуютный,Лепной балкон оживает:
Человек открывается ночиИ смотрит на шаткие звёзды,И всё, чем он был озабочен,Облетает морозно и просто,
Но холод в душе остаётся.Он видит случайно меня –Напротив. И непрочно смеётся,Перебирая ужасы дня,
Смеётся громко, как маленький,За ним окно – как свеча.И хочется взять его на руки –И как ребёнка качать…
1977
Свет из окон
Из цикла
[1]
…И время, пойманное в клеткуПросветов меж ветвей древесных,Поёт по-грустному и редкоОбрывки песен неизвестных –
То звуков разноречье зимних,То жарких листьев стрекотанье,То память в непробудных ливняхБежит от перезревшей тайны.
Но влажный вкус её малинныйИ вспоминается, и манит,И возвращаешься с Неглинной –Насквозь – вечерними домами,
А в них стирают и рисуют,Растят детей и орхидеиИ видят улицу косуюИз окон древней Иудеи.
А ты идёшь – тебя не знаютНи зеркала, ни коридоры,Но время – лестница сквознаяВ наш мир высокий и бредовый.
Ты – в нем опять. И только сзади –Обрывки скорбных разговоров,И вздохов чистые тетради,И страха бархатного ворох…
[2]
А толпы крапивы темноголовой,Когда затменья сок поднесут, –Ужели спросят о каждом слове,Замкнув сады на последний суд?
Ужели припомнят, как звали молча,В навершье полдня на слух светясь,И как образумить пытались ночью,Приникнув к стёклам закрытых глаз?
Куда бежать, если трижды спросят,Как скрыться меж стеблями лет, когдаИ листьями бьются, и их уносит,Белея, тлеющая вода?..
1977[3]
Двор. Дерево едино и темно –Нерасчленённый хор, в нём каждый лист – как птица.Но зажжены огни – уже пришли за мной,Мне в прошлое пора к ушедшим воротиться.
У вас темно дышать, а я хотел пройтись.Здесь окна вечеров объёмны, словно клети,В них Дерево Добра рассыпалось на птиц,И каждая поёт – одна на целом свете.
Не смели подойти, росли вдали, как дым,Но, подкатив звезду, в ней замерли. – Я еду!Там затихает плач. Там с будущим одним,Как с братом по утрам, о снах ведёшь беседу.
1977[4] Голос Иакова
И ты во сне бежал – и двинуться не мог,Как загнанный олень, запутавшийся в чаще.Кровавый пот секунд, сочившийся на мох,Был поднесён тебе в твоей горчайшей чаше.
Пригубил ты – и лёг. И в этот самый мигЗвучащие тела мелькнули меж стволами –И всё заполнил свет. И он вмещался в них,Но был превыше их, как лик в картинной раме.
И ты забыл про смерть. Под греблю грубых рук,Сияя, голос плыл. Ты вспомнил, как РевеккаС корицей пряною смешала горький лук,Уча Иакова. Тебе открылись вдругБезумье, нищета и слава человека.
1977[5]
Я мудреца спросил:– Зачем на свете зло?Он из последних сил,Ступая тяжело,
Развёл костёр. И вдругНад ним, средь пустоты –Лучистых кисти рукИ музыки персты.
Но если бы не дым,Не копоть от костра –Мне был бы луч незримИ радуги игра…
1977[6]
Я в беспокойстве, но найду покой,Едва лицо твое вблизи увижу,Иль в трёх шагах, иль даже за рекой,Иль пусть во сне, но мне хотелось – ближе…
Я безнадёжен. Но надежда есть –Что смертный слух слова твои уловит,Иль о тебе дойдёт глухая весть,Иль тень её коснётся изголовья.
Я умираю. Но ещё живу –Лишь запахом, почти неуловимым,Твоих волос, упавших на траву,Тянущуюся к нисходящим ивам.
1977
«Словно пловец, увлечён ледяною струёй…»
