— Пошли. — Руб потянул меня за куртку. — Бегом, бегом!
Мы дернули прочь, Руб поднимал знак над головой и кричал: «Во как!», — и мы смеялись. И даже когда мы пробрались домой, адреналин еще крался по моим венам, сжимаясь пружиной и срываясь вперед. Только в комнате он мало-помалу рассеялся. Свет был погашен немедленно, и Руб сунул знак себе под кровать, заявив чисто для смеху:
— Вякнешь маме или бате, я проверю, глубоко ли этот знак можно забить тебе в пасть.
Я посмеялся и скоро заснул, все еще слыша тихий голос женщины, вздыхающей среди ночи на парочку подозрительных юнцов. Но пока сон не пришел, я успел подумать о Ребекке Конлон и вспомнил моменты нашего с Рубом похода и кражи, представляя, что Ребекка меня видит. Не знаю, понравился бы я ей, или она решила бы, что я полный кретин. Полный кретин, скорей всего.
— И ладно, — шепнул я про себя под одеялом. — И ладно.
И принялся молиться о ней и обо всех, о ком привык молиться в последнее время. Той ночью, довольно скоро после того, как забылся, я увидел сон — плохой. Кошмар. Полноценный кошмар.
Вы его скоро увидите сами…
Утром Руб извлек знак, чтобы полюбоваться им еще разок, со всеми удобствами. Я как раз зашел после душа.
— Чудесная штука, а? — сказал Руб.
— Ага. — Но голос у меня был не особо радостный.
— Че с тобой?
— Ничего.
А на самом деле — плохой сон.
— Ладно. — Он спрятал знак и высунулся в коридор. — Та-ак. — Он глянул на меня. — Ты опять не закрыл дверь в ванную — ты специально выстуживаешь перед тем, как я пойду в душ?
— Забыл.
— Последи за собой.
Он пошел, но я двинулся следом, волосы мокрые и торчат во все стороны.
— Ты куда это прешься, ты?
— Надо тебе что-то сказать.
— Ага.
Он захлопнул дверь перед моим носом. Я услышал, как включился душ, щелкнул дверной шпингалет, шаркнула занавеска, потом оклик:
— Заходи.
Я зашел и сел на крышку унитаза.
— Ну, — поторопил меня Руб, — чего там?
Я стал рассказывать про свой кошмар, и казалось, в сырое тепло ванной из меня излучился какой-то свой жар, еще горячее. На полный пересказ сна ушла минута или две.
Я закончил, и Руб сказал мне на это два слова:
— И что?
Пар сгустился.
— Что нам делать?
Душ смолк.
Руб высунул голову из-за шторки.
— Подай полотенце.
Я подал.
Он вытерся и выступил из облаков пара со словами:
— Да, что говорить, сон ты рассказал неприятный, сынок.
Да он и не понимал, насколько неприятный. Снилось-то мне. Это я думал, что все по правде, пока сон происходил в моей голове. Это я.
Покончить.
Надо с этим покончить.
Не…
Это я проснулся в потемках нашего успеха, в поту, выедающем глаза, и с немым криком, прижатым к губам.
И вот там, в ванной, я предложил:
— Надо привинтить его на место.
У Руба сначала была другая идея.
Он придвинулся ко мне и сказал:
— Можно позвонить в дорожную полицию и сказать, что нужно там знак заменить.
— Да у них абсолютно недели уйдут, чтобы его заменить.
Руб помолчал, потом согласился.
— Да, верная мысль. — Вот несчастье. — Состояние дорог в нашей округе — позор нации.
— Так что делаем? — спросил я опять. Меня не на шутку теперь тревожила безопасность людей вообще, и еще мне вспомнилась история, про которую с год назад говорили в новостях: какие-то ребята в Америке получили типа лет по двадцать за кражу знака «Стоп», из-за которой случилась авария с трупами. Поищите, если не верите. Это было.
— Что делаем? — повторил я.
Руб ответил тем, что ответил не сразу.
Он вышел из ванной, оделся, а потом сел на мою кровать, подперев голову руками.
— Ну а что еще нам можно сделать? — спросил он, едва ли не умоляюще. — Поставим на место. Я думаю.
— Правда?
Дикари, как есть.
Дикари, перепугавшись.
— Ага. — С несчастным видом. — Да. Поставим на место.
Как будто у него самого что-то отняли на улице — только вот что? Откуда это стремление красть? Чтобы почувствовать, каково нарушать правила и получать удовольствие от гадостей? А может, Руб считал себя конченным типом, и чтобы удостовериться в этом, пытался воровать? А может, хотел быть похожим на героя американских фильмов?
По правде, я понятия не имел, что творится у него в голове, вот и все.
Перед выходом в школу он еще раз достал знак и окинул его на прощание грустным любовным взглядом.
В тот же вечер, в пятницу, где-то в районе одиннадцати мы вернули знак на место, и никто нас, слава богу, не застиг. Нелепо вышло бы — загреметь за кражу знака, когда вы его, наоборот, возвращаете.
— Ну что, — резюмировал Руб дома после похода, — вернулись с пустыми руками. Как всегда.
— М-м.
Я тогда не смог сказать ни слова.
Одно я про тот вечер запомню навсегда. Когда мы вернулись домой, Стив сидел на крыльце на холоде. Костыли опять лежали рядом, ведь лодыжка у него по-прежнему была нерабочая. Вот он сидел на нашем старом крыльце, примостив на перила кружку.
Когда мы просочились мимо, за дом, как бы не замечая Стива, я услышал его голос.
Я вернулся.
Переспросил.
— Что ты сейчас сказал?
Я спросил самым обычным голосом, так, будто не расслышал, а мне интересно.
Он повторил.
Вот что:
— Не верится, что мы братья.
Стив покачал головой.
И продолжил.
— Вы такие раздолбаи.
Если честно, именно равнодушие, с каким он это сказал, меня и покоробило. Он произнес это так, будто мы были уж настолько ниже него, что нисколько его не занимали. Но, если учесть, что мы только что проделали, я почти понял его. Как Стивен Волф может быть одной крови со мной и с Рубом, да и с Сарой, если уж на то пошло?
И все равно я лишь на миг задержался и зашагал дальше, а какой-то тонкий визг изнутри вскрывал мою голову. Ныло, как у побитого.
В комнате я спросил Руб, где бы он повесил наш знак на стену. Может, я спросил, чтобы поскорее забыть слова Стива.
— Тут?
— Не.
— Тут?
— Не.
— Тут?
Ответа не было долго, а свет в нашей комнате еще горел, пока Руб думал какие-то мысли, о чем-то мне навсегда неведомом. Он молча лежал на кровати и тихонько потирал свою бороду, будто кроме нее у него больше ничего не осталось.
Я, устроившись в постели, усиленно думал про завтрашний день, про работу у Конлонов. Ребекка Конлон. Я думал, этот день так и не настанет, — но завтра мы опять будем там. Я забыл и про Руба, и про Стива, и было так здорово жить, не терзаться совестью и ждать встречи с девушкой, которая стоит того, чтобы о ней молиться.
После долгого молчания Руб выступил с заявлением.
Он сказал:
— Кэмерон, я бы вообще не стал вешать знак на стену.
Я повернулся и посмотрел на него.
— Почему?
— Сам знаешь, — Руб уставился в потолок. Только губы шевелились. — Потому что стоило маме его увидеть, как она бы меня прикончила.
По городу рыщет машина. Здоровая оранжевая, у нее басовитый сосредоточенный гуд, как у всех таких машин. Рокот разносится по улицам, но она всегда останавливается на красный, на знак «Стоп» и все такое прочее.
Смена сцены…
Мы с Рубом выходим из дому, вроде как на футбол, смотреть Стива, хотя, вообще-то, на дворе два часа ночи. Холодно. Знаете, такой нездоровый холод. Который будто дышит. Он ломится в рот, резкий и злой.
Вопрос.
Руб:
— Тебе никогда не хотелось отметелить старика?
— Нашего старика?
— Ну а какого.
— Зачем?
— Не знаю… Тебе не думалось, что это было б прикольно?
— Нет, не думалось.
На этом мы замолкаем и шагаем в тишине. Шаркаем по тротуару, одна-другая случайная машина катит мимо. Такси проезжают, виляя по всей дороге, тяжело пыхтит перегруженный мусоровоз. И оранжевая машина обгоняет нас с ревом.
— Задроты, — говорю я Рубу.
— Точно.
Тем временем оранжевая удаляется, ее рев затихает, потом вновь раздается на боковой улице позади нас.
Смена сцены…
Мы с Рубом стоим на углу Маршалл-и Карлайл-стрит. Требовательный гул оранжевой все ближе, и Руб пригибается, зажав между ног украденный нами дорожный знак. Я смотрю на столб от знака, он пуст. Просто голый столб, забетонированный в тротуар.
Вот и она.
Оранжевая летит по Маршалл-стрит, практически заглатывая собственную скорость, жадно ее набирая.
Мимо нас она просто летит.
Знака нет.
Знака нет.
Оранжевая газует, я крепко зажмуриваюсь… и в тот же миг — пронзительный стискивающий визг от нахлеста металла на металл, вопль и запоздавший на миг дождь битого стекла.