- Ты с ума сошел? Четыре бутылки!
- Чего боишься-то? Я думал, ты рад, что иной раз можешь заработать. Или тебе не надо?
Чужак стонет:
- Не надо?! Сам знаешь - шесть голодных ртов дома.
- Ну, Одье, в субботу еще две марки добавлю, согласен? Я тоже ведь понимаю, что тебе тяжело.
"Так это повар!" - восклицает про себя Гейнц. Он слышит, как повар Одье тяжело отдувается.
- Нет, не пойдет это дело. Не хочу я больше шкурой рисковать.
- Добавлю десять сигар. Жемчужина Явы.
Повар чуть не плачет:
- Что я буду делать, если меня прогонят? Ведь это и в личное дело запишут...
Медуза смеется:
- Да, Одье, стоит только начать, потом не отвертишься. Чего ты мне только не перетаскал в каюту!..
- Да молчи ты!..
- Ну ладно, Одье! - снова заговаривает Медуза. - Знал я, что могу на тебя положиться. Только вот... нельзя мне слишком часто приходить к тебе в камбуз. Еще заподозрят. Нужно другое место. Думаю, ящик для спасательных поясов позади нашего гальюна подойдет.
- Да, там, правда, лучше, - тихо соглашается повар.
- Ну, когда мне туда заглянуть?
- Вечерком, да не раньше девяти. Я за несколько раз все и перетащу.
Слышно, как повар, тяжко вздохнув, поднимается со стула, затем подходит к двери и открывает ее. Гейнц даже вздрагивает - так ярко вдруг освещается каюта.
- Дай-ка мне еще сигарету, - говорит повар и снова подходит к боцману.
- Пожалуйста, сигареты мне для тебя никогда не жаль.
Гейнц еще слышит, как чиркают спичкой. Наконец повар уходит. Медуза насвистывает себе под нос. Но вот и он покидает каюту.
3
Душно в спальне, и ребята в обеденный перерыв сидят на палубе или в трюме. Там - ниже уровня воды - немного прохладней. Небольшими группками в три-четыре человека они устраиваются на старых канатах между рассохшимися бочками и ящиками. На ящиках виднеются полустертые надписи.
Порой тут ведутся очень важные разговоры.
- Надо бы эту свинью отравить! - тихо предлагает Эрвин.
- Зашить в парусину, привязать кусок железа - и за борт! - говорит Куделек. - Собаке - собачья смерть!
- Брось ты ерунду городить! Мы же этого все равно не сделаем. Давайте лучше сообразим, что мы можем сделать.
Тихо. Ребята сидят, тесно прижавшись друг к другу, и думают. В темноте зубы Эрвина поблескивают, на лоб легли две глубокие морщины.
- Пусть Гейнц ему в койку кнопок набросает! - снова предлагает Куделек.
Эрвин не согласен.
- О Сосунке вообще нечего говорить. Это человек конченый!
- Не так уж он плох! И брюхо у него скулит так же, как твое. Ты ведь тоже стащил кусок мяса, - говорит Руди.
- Это совсем другое. Да я бы ни за что один не стал есть. А у Сосунка всегда собственное брюхо на первом месте. Вечно он подлизывается к Медузе. Нечего о нем говорить...
- А я не думаю, что он такой, - вставляет Руди. - Иной раз мне кажется...
- Чепуха! Это конченый человек!
Куделек спускает ноги с ящика. Он караулит.
- Тише вы! Франц из гальюна идет. Позвать его?
Эрвин, подумав, отвечает:
- Зови, если хочешь. Может, он нам чего подскажет.
От Франца несет табаком и карболкой. Он устраивается на ящике между Эрвином и Руди.
- Ну как, поедете со мной на берег? - спрашивает Франц. - Я скажу Улле, чтобы подружек привела.
- У нас дела поважней, - заявляет Руди. - Нам вот подумать надо.
- Может, ты со мной пойдешь, Эрвин?
- Да заткнись, тебе говорят! Надо обсудить, что с Медузой делать. И такое надо придумать, чтобы ему крепко запомнилось.
- Дайте-ка я подумаю! - говорит Франц.
Уже совсем темно. Над дверцами уборных горит тусклая лампочка. С жилой палубы на трап падает желтый свет.
Наверху поют.
- Скоро отбой! - говорит Руди. - Еще не придумали?
- А почему Сосунку нельзя участвовать? Кнопки в койке это хорошо! - повторяет Куделек свое предложение.
- Детские игрушки, - отмахивается Франц.
- А ты придумай получше!
Скрипит трап. Ребята прислушиваются. Кто-то насвистывает мелодию матросской песенки "Уходят в море корабли" - это тайный знак. Куделек не отвечает на свист.
На трапе слабо обрисовывается чья-то фигура. Снова ктото свистит.
- Да это Гейнц! - шепчет Куделек. - Никогда он не может мелодию запомнить.
- Тихо! - приказывает Эрвпн.- Толстомордик - предатель.
У ребят сразу делаются серьезные лица. На трапе снова свистят.
- Да отвечай же! - шепчет Руди.
- Тихо! - грозит ему Эрвин.
- Тогда я сам свистну! - упрямствует Руди. - И откуда ты знаешь, что ему здесь надо?
Трап скрипит. Тень становится больше.
- Свистни! - соглашается наконец Эрвин. - Но я с ним разговаривать не буду.
- Ребята, погоди! - шепчет Гейнц. Голос его звучит необычно. - Я тут принес кое-чего.
Только теперь ребята замечают у Гейнца под мышкой портфель. От любопытства они делают такие резкие движения, что сталкиваются головами.
- Да так мы ничего не увидим.
- Убери башку!
- Выкладывай! - говорит Руди.
Гейнц открывает портфель.
- Во, гляди! Банка сардин! - вскрикивает Руди.
- Тише ты, дурак!
- Сгущенное молоко! - шепчет Куделек, - И какао!
- Копченая колбаса! Не меньше полкило! - определяет Эрвин.
Франц хватает бутылку.
- Водка!
- Откуда у тебя это? - спрашивает Эрвин.
Гейнц рассказывает.
- А нас одной капустой кормят! Вот гады! - слышно, как Эрвин скрежещет зубами.
- Надо бы об этом капитану сказать! - замечает Руди.
Куделек хохочет:
- Хотел бы я взглянуть на рожу Медузы, когда он полезет в ящик для спасательных поясов.
- Да уж! - Франц все время думает о бутылке с водкой. Пошли все вместе на берег сегодня вечером! Вот и прихватим это богатство. Закатим пир горой!
- Чтобы твои девчонки все слопали? - возмущается Гейнц.
- Если мы решим докладывать, нам нельзя ни к чему прикасаться. А мы должны доложить, не то они и дальше будут нас обкрадывать. Капитан должен обо всем знать! - решительно заявляет Руди.
- А вдруг он спросит, кто нашел портфель? - задает вопрос Гейнц испугавшись.
- Я скажу, мне надо было в гальюн, я и пошел туда поискать бумажку.
- Тебе туда и ходить нельзя! Мостик не для нашего брата, - вставляет Куделек.
- Скажу, что мне приспичило.
- Давай лучше все сами сожрем! - предлагает Гейнц.
Руди и Куделек против. Эрвин тоже за то, чтобы боцману и повару влетело.
- Но прямо к капитану я бы не пошел. Давай скажем сперва Глотке.
- Глотке?
Ребята, подумав, соглашаются. Трое из них должны отправиться к боцману и рассказать ему, что Руди нашел портфель, а Гейнц сказал, что это портфель боцмана Хеннигса. Пусть, дескать, он, Глотка, доложит обо всем капитану.
Наконец ребята выбираются из ящика и идут на палубу. Гейнц забегает в спальню и прячет портфель себе под подушку; затем снова догоняет товарищей.
Боцман играет на аккордеоне. Ребята приближаются к баку, где собралась вся остальная группа. Юнги сидят, прислонившись к брашпилю, и напевают.
Яркий свет фонаря бросает черные тени на ребячьи лица, и тени эти пляшут, как только ребята принимаются в такт музыке покачивать головой. Руди улыбается Кудельку, а тот даже глаза закрыл.
Боцман Глотка затягивает новую песню о гамбургской "старой калоше", и Руди невольно прислушивается. Хорошо поет боцман. Голос у него точно бархатный. "Он-то нам поможет!" - решает Руди про себя.
- Вот ведь безобразие какое, - говорит боцман Глотка, роясь в большом ящике стола. - Черт знает, что за свинство! Но я сейчас не могу к капитану пойти... Мне надо, видите ли... мне надо срочно побывать на берегу. Но я вам советую сходить к боцману Иогансену, уж он вам не откажет. Вот ведь безобразие какое! Но это вы правильно решили... Такое дело нельзя замалчивать...
Когда ребята уходят, боцман опускается на койку и долго смотрит на пол, ничего не видя перед собой. "Вот ведь проклятие! - думает он. - И ребята пришли ко мне, пришли к своему боцману... и все ведь так оно и есть, как они говорили, а я?.." Боцман гасит окурок каблуком прямо на полу посреди каюты. Ему не сидится. Он бегает взад и вперед, но, увидев себя в зеркале над умывальником, останавливается, вытаращив глаза.
- Эх ты, шляпа! - шипит он своему отражению. Наконец, словно устав, он опускается на стул и снова закуривает.
Когда-то ведь и он был таким, как эти ребята. И он не мог выносить несправедливости. Протестовал против муштры. Еще в первую войну, когда его хотели заставить прыгать по-лягушачьи на плацу перед казармой. Три дня строгого ареста влепили тогда ему. Позднее - война уже кончилась - он снова взял винтовку в руки. В Гамбурге это было, в двадцать третьем, в дни восстания рабочих.
Снова его заперли в настоящую тюрьму, продержали там целую неделю.
Год спустя его опять сцапали. Стачка. Бастовали за прибавку 10 пфеннигов в час. Полицейский ему чуть голову не проломил своей резиновой дубинкой и обозвал "красной свиньей". Тогда он и вышел из партии. Перестал бывать на демонстрациях и митингах. И работу тогда потерял. Много у него было свободного времени, но о товарищах своих старых он больше не думал. Ну, а когда Гитлер пришел к власти, Ламмерс записался в штурмовики, потому что думал: так скорей на работу устроишься.
