– Консервная банка и та толще, – презрительно фыркает вызвавшийся помочь девушке парень. Потом они вдвоем обращаются ко мне, и я нахожу в инструментах нужный ключ, чтобы отвернуть дворник. По окончании ремонта мы стоим втроем и разговариваем. Я не привык столько говорить, сколько этот парень, а девушка все равно смотрит чаще на меня. Он любит истории из серии «А вот был случай…» Так можно рассказывать долго, потому что случаев в его жизни, о которых мы не знаем, произошло много.
Так проходит два с половиной часа. Я начинаю мерзнуть, температура заметно падает, плавающие в воде градины как будто даже не тают. Но главное, воздух стал свежим и необыкновенно простым в обращении – он легко вдыхается и выдыхается и движения в нем не требуют тех усилий, что нужны были днем. Это так здорово, что я потрясен, чего все мы были лишены много последних дней. Дождь слабеет, затор приходит в медленное движение, девушка прощается с нами, и ее автомобиль медленно уплывает к перекрестку – дальше нам мешают видеть опоры моста. Крепко пожав руку, прощается парень и убегает, накрыв голову пакетом, в другую сторону к станции. Мне тоже нет смысла мерзнуть, но я жду, пока спадет вода и машины придут в более заметное движение.
Слабый дождь продолжается, улицы залиты и завалены ветками, листьями и недотаявшими градинами (похоже на суп), и как я ни стараюсь, через полчаса становлюсь мокрым и снизу, и сверху.
Об этой буре потом много говорят, сломало и вывернуло с корнем несколько тысяч деревьев, деревни в пригородах остались без света, троллейбусы с неделю ходили не по всем маршрутам, и дня четыре уходила с улиц вода. Сломались рекламные щиты, были побиты стекла и витрины, погибло несколько человек.
Под мостом, где я обычно проезжал, стояло море грязной воды, а посередине (колес не видно) торчала мусорная машина и, как муравей по попавшей в ручей щепке, по ней ползал шофер. Мне приходится ехать в противоположную от дома сторону, забираться на насыпь и идти обратно с велосипедом по путям, по мосту, и там, с другой стороны, спускаться по мокрой траве.
Оставив велосипед и одежду в коридоре, я иду в ванную, захватив бутылку коньяка. Это очень верное средство, чтобы не заболеть – горячий душ и коньяк. Внизу начинают стучать соседи. Видимо, это протекла к ним вода с брошенной в коридоре одежды.
Отрывок 43
В рассеянных пеленой почти горизонтальных желтых лучах летят маленькие теплые капли. Лучи можно трогать, на ощупь они теплые. И капли тоже теплые. От краев поставленной перпендикулярно лучам ладони, если смотреть против солнца, расходится ореол светящихся линий. Я не знаю, есть ли такое там, где сейчас Лена. Женщина-билингва отвечает в мобильнике, что абонент временно недоступен…
Три дня я жду погоды, пока уйдет вода, пока уберут улицы и высохнут кроссовки.
Отрывок 44
«В этот нелегкий период военные неудачи, эпидемии и разорение части населения страны привели к ярко выразившейся особенно в живописи и литературе потере традиционных ориентиров…» – вещал голос за кадром, а в кадре медленно проплывали довольно мрачноватенькие полотна. И больше всего производили впечатление не показанные на картинах действия, а лица людей, будто вырождающихся как телесно, так и внутренне. Они мне портили аппетит, и я особо на них не смотрел, я бы вообще переключился на другой канал, но там было еще хуже – утренние сериалы и реклама.
«Сложившаяся система социальных норм и ценностей и даже церковные догматы подвергались сомнению, в различных слоях общества развились сектантство и эсхатологические ожидания…» – холсты ползли один за другим, и иногда то на одном, то на другом камера выхватывала и увеличивала какой-нибудь существенный фрагмент.
Как легко спустя – сколько там? – четыреста? пятьсот? лет – с легкой покровительственной иронией, зная, что потом все стало хорошо, рассуждать об эсхатологических ожиданиях.
А какие еще ожидания можно ожидать от людей, изо дня в день не видевших просвета в своем существовании, а видевших бессмысленную смерть, горе, страдания? От людей, не смотревших такие замечательные передачи, которые бы им рассказали, что через какие-нибудь сто лет их край снова будет процветающим?
Наверно, сейчас нас всех, глобально, очень спасает идея прогресса – что завтра (пусть даже очень отдаленное завтра) будет лучше сегодня. Эта внутренняя убежденность сильно помогает жить. Когда я стоял два часа под мостом и вода на глазах прибывала, мне и в голову не пришло, что это начинается новый Всемирный потоп (хотя предпосылки были), и я ни минуты не сомневался, что буря закончится, что все мы пойдем и поедем по домам, а вода когда-нибудь все же уйдет.
Отрывок 45
Поскрипывает седло и иногда – левая педаль. Руки чувствуют металл руля, потому что я держу его не как положено (за нижние концы рогов), а сверху. Чуть заметно восьмерит колесо. Подтягиваю переключатель скоростей. Хорошо бы еще подтянуть цепь – похоже, она немного провисает.
Механизм никогда не бывает идеален. Но этот почти идеален. И мне нравится наслаждаться этой идеальностью. Нравится размеренное течение цепи, сливающееся мелькание спиц, почти неслышный ход и многолетняя надежность.
Сегодня я прислушиваюсь особо внимательно – после бури его пришлось хорошенько вымыть и прочистить, промазать, подтянуть. И первые километры был скрип – видимо, где-то в ходовой части оставался песок. Потом наступила привычная тишина.
В тот день по дороге в Д., оторвавшись от придирчивого вслушивания во внутреннюю жизнь велосипеда, я обнаружил, что не могу однозначно ответить на вопрос, закрыл ли я в прошлый раз балконную дверь? Я вполне мог не закрыть – никогда раньше я ее не открывал и мог забыть проверить, к тому же плавила мозги жара…
Дверь была закрыта. Уходя, я еще раз дернул ее и убедился в этом. И на всякий случай проверил все, что могло быть не закрыто и не выключено. По часовой стрелке: розетка – раз, телевизор – два, балкон – три, торшер – четыре, розетка на кухне – пять, окно – шесть, газ – семь, вода – восемь, свет в комнате и на кухне – девять, десять, вода в ванной – одиннадцать, свет в ванной – двенадцать, в коридоре – тринадцать…
Отрывок 46
И однажды мой стандартный маршрут в Д., которым я уже езжу автоматически, не глядя по сторонам и лениво перебирая приходящие в голову мысли, нарушается еще раз.
Я вижу стоящий поперек дороги сетчатый забор и от неожиданности не сразу понимаю, куда лучше свернуть для объезда. Сперва я думаю, что этот забор связан с заменой асфальта, потом – увидев за забором экскаватор, – что с ремонтом какой-нибудь трубы. Но потом вижу плакат: «Строительство жилого дома серии П-44 Т по адресу… ведет СМУ-…»
Я продолжаю ездить рядом с этим местом, и постепенно там вырастают контейнеры-бытовки, в которых поселяются смуглокожие строители. Экскаватор вырывает котлован, который через несколько дней наполняют дожди, и смуглокожие не работают, курят и скалят яркие белые зубы.
Проезжая мимо, слышу разговор. Один поджарый, а другой – покруглее, с заметной складкой на животе.
– Спартсмэн! – завистливо говорит один.
– Щюплий очэнь, – с сомнением возражает другой.
– А ани такими и бивают. Вся мощь – в нагах, – и он сгибает в локтях обе руки, демонстрируя завидные бицепсы.
Они тут живут. Ждут, пока высохнет котлован. Затем появляются металлические фермы, преобразовавшиеся за ночь в кран, появляются арматура и бетонные конструкции…
С тех пор я начинаю обращать внимание на все заборы. И на то, что на них написано.
Это называется «уплотнительная застройка». Когда внутри сложившегося квартала находят место, чтобы втиснуть еще пару домов. Если подумать, это наверно лучше, чем строить новые районы за городом.
При этом по телевизору каждую неделю говорят о трещинах домов и провалах грунта. Какое-то время назад говорили, о провалившемся в центре доме. Кажется, никто не пострадал – в старом двухэтажном особняке были то ли офисы, то ли ремонт и был выходной день. Я так и не понял, как он провалился: полностью на два этажа или только чуть-чуть, где-нибудь на полметра, – съемки были путаные, а скоро место провала закрыли высоким забором. Не знаю, насколько правда, но, опять же говорят, что под городом есть огромные пустоты и какие-то разломы, на которых вообще нельзя ничего строить выше пяти этажей.
Впрочем, много всего говорят. Например, о подземных ходах под всем городом. Или о тайных ветках метро, идущих в том числе и к тому загадочному объекту, к которому я выбрался в день бури. Или о мутирующей в грязных реках и прудах рыбе, не имеющей уже ничего общего с природными экземплярами.
Отрывок 47
Конец июля.
Неделю я живу на даче.
После продолжительной тишины пришла эсэмэска, и я поехал в Кратово. В старом дачном поселке с трудом отыскал нужный дом. На звонок из-за зеленого забора появилась грузная широколицая женщина лет шестидесяти пяти. Я сказал, что было нужно сказать, и она отвела меня в маленькую комнату, которую сдавала в сезон – ничего лишнего и ценного. Комната выходила на большую террасу. Тут я поставил у двери велосипед и облюбовал просиженный диван, рядом с которым стопками лежали двадцатилетней и большей давности журналы. Переселение было таким спонтанным, что удивляться некогда было.
