заявил я официанту, — два салата, воду… хлеб… И чуть позже — мороженое, сто пятьдесят.
— И сразу же — маленький двойной и пачку сигарет, — продолжила Чужая, но все еще Золотая рыба.
А через час распахнулась с улицы дверь и в зал, точно выцветший воздушный шар, ввалился приятель Глобус, а следом за ним… моя «кроткая» супруга. Кроткая, законная и в новых штанах.
«Вот это да-а!! Неужели выслеживала? Да нет, глупости… И почему с Глобусом?! Этот идиот всегда пред- почитал здравому смыслу активную несусветность…» — пронеслось в растеплившихся мозгах.
Они зачем-то не заметили нас, подошли к лысеющему шустрому метру и очень вежливо (как мне показалось) прощебетали ему несколько тихих словосочетаний, после чего заполучили громкий ответ, сопровождавшийся жестом большого пальца в нашу сторону:
— Проходите туда, к молодым людям… Да, за пятый столик, официант подойдет.
В пору студенчества мы часто заглядывали с Глобусом в это заведение, а прежний персонал изрядно оживлялся при встрече со «старыми. знакомыми». Когда же несуразная пара приблизилась к нашему «пятому» столу, взгляды пересеклись и бурые пятна побежали по лицу жены, а рыхлый нос ее кавалера изумленно задышал, — я тотчас же сообразил, что Глобус приволок сюда мою несчастную совершенно случайно, по давней привычке (привычке «сюда», а не «ее»).
— Присаживайтесь, не стесняйтесь. Вы нам не помешаете, — любезно хохотнула веселая Анюта, схватила сигарету и протянула мне зажигалку (чтоб не забывался).
Такой лихой выпад живо вернул Глобуса к более «естественному» самочувствию. Замешательство его длилось недолго, после чего он встряхнулся на манер промокшего пса и почти задорно прогремел:
— А мы и… это… вообще ничего не стесняемся. Да! Не комплексующая мы молодежь, так сказать— из ультра-авангарда… Я верно говорю, любовь моя?.. Ну а что очами вашими заинтересовались, так это только лишь с целью выбрать подходящую стратегию для возможной приятной беседы. Скажем так, прикинуть с кем имеешь дело… Садись, дорогая. И прочти там чего-нибудь самого вкусного… Позвольте зажигалочку?
— Да, конечно, — прошипел я вдруг обсохшими связками.
Глобус расположился рядом с Анютой и по диагонали ко мне. Первую «рыбу» мою усадил рядом со мной, по диагонали с рыбой Золотою.
И грянул вальс Брубека из раннего сочинительства. Это на тоненькой сцене колечком разместились старички — с аккордеоном, контрабасом и ударной установкой «о двух компонентах» (так когда-то выразился мой приятель Глобус, страстный обожатель побочных и ударных инструментов). Четвертый дедушка, самый трогательный, выгнул спину в сторону темного зала, а скрипку вскинул вверх от подбородка к мнимым небесным далям.
Вальс этот был знаком мне еще десять лет назад и запомнился тем, что в трехдольном размере мелодия была расписана на две четверти. Сходу, без подготовки исполнить это весьма затруднительно, зато уже освоив — дрожишь от наслаждения.
«Да я до сих пор помню его наизусть… Тогда я играл его в темноте, а Светлана слушала, прислонив голову к моей спине. Играл долго, не прерываясь, несколько раз подряд… а она зачем-то плакала. Тихо и спокойно…
Зачем?! Неужели ради того, чтоб с выправленной осанкой я сидел теперь и молчал в этом вонючем кабаке в роли самодовольного подлеца, закусывал рыбным салатом в обществе какой-то законной супруги и еще «более „какой-то”. рыбы?!»
Вальс закончился, пожилая дама за соседним столом пыталась даже скромно аплодировать, а Глобус уже успел наполнить «свою» пару бокалов, мигнул Анюте, чтоб мы следовали их примеру и едва не уронил вазу с персиками (поскольку, видимо, был навеселе с утра). Спина и шея жены, до этого момента являвшие собою нечто гипсовое и монументальное, вдруг слегка изогнулись, плечи неравномерно опустились, и она произнесла максимально вкрадчивым тоном:
— Что же мужчины не хотят предложить какой-нибудь тост? Ну… хоть бы за тихую музыку, например. Или, скажем, за здоровье присутствующих здесь дам…
— Действительно, так даже и не честно. Танцевать — не приглашаете, развлекать — не развлекаете, будто в рот чего понабирали да только и думаете, как бы нас быстрее напоить. Все вы такие, — поспешила протрещать вконец захмелевшая Анюта и, с выражением крайней сентиментальности, провела кончиками пальцев у меня за ухом.
Супруга моя в три глотка осушила бокал, что с нею бывало исключительно редко (а при мне — впервые), а Глобус, через паузу, проделал то же самое в, один глоток- и вдогонку промычал в опустевшее стекло:
— Да… тихая музычка… это приятно, редко в наши дни… Скрипочка, контрабас и чей-то забытый вальсочек… А установочка! — тут он слегка воодушевился и решил налить еще. — Я бы сказал, о двух всего компонентах, а так ласково покачивает, что даже и всплакнуть не грех…
Я придавил его ногу пяткой (вероятно, для полноценности интриги), а старичок со скрипкой, сделав короткое вступление, запел: «Когда проходит молодость…».
«Золотая» тянула меня за рукав, кривлялась как довольная собою невеста и звала танцевать. Тогда я резко встал, коротко бросил ей — «Сидеть!», а сам направился к соседнему столу.
Старушка, склонная аплодировать Брубеку, ютилась в неосвещенном углу стола, поэтому ей нетрудно было прикрыть глаза, подпереть ладонями подбородок и слушать дивную мелодию, вспоминая молодого Утесова и нелегкое, но доброе время юности.
— Позвольте. — сказал я и протянул руку.
Она отвела ладони и вонзила в меня изучающие глаза. Затем уже вопрошающим взглядом обвела своих друзей и, наконец, решительно поднялась.
— С огромным удовольствием!! — последовал ее ответ, и под перекрестным огнем четырех нар глаз (и еще трех) мы двинулись в направлении сцены…
Я вел ее за руку и краем глаза, с каким-то злым восторгом, отмечал, как максимально опустились и чуть подались назад отвыкшие плечи, как вскинулся лоб и вытянулись шейные позвонки, как в локте и запястье верно изогнулась худая рука, а глаза… — наверняка сверкали и думали! И я уже знал главное об этой женщине, ибо эти краткие и узнаваемые за версту черточки манер благородны уже сами по себе как таковые, независимо от того, кому принадлежат: за ними кроется та земная сила, которою способны овладеть лишь долгая женская судьба и прочная вера.
«Что в этом понимают разные Анюты и прочие…», — спрашивал я себя, загораясь нервным холодом и заодно, быть может, оправдывая себя за что-то.
Захотелось вдруг забыть обо всех хоть на минуту, и я целиком сосредоточился на сокровенных и лаконичных фигурах медленного полу-вальса: старался вести партнершу едва ощутимыми посылами правой ладони и выверенными противодействиями кончиков пальцев левой руки. А она забыла о шестидесяти восьми годах, о сидящих за столом друзьях и была легка, чиста и благодарна: судьбе за минутную Память, себе за молодость в сердце,
