Воронцов принялся подбирать газеты, и на глаза попалось объявление: «Крутоярский научно-исследовательский институт объявляет конкурс…»
Так он попал к Дагирову, которому очень кстати пришелся фанатик, увлекающийся аппаратами и больше ничем.
Возвращаться в духоту лаборатории, делать вид, что не замечаешь вопрошающих взглядов сотрудников — зачем-де вызывал шеф? — не хотелось. И вообще не было настроения работать.
Воронцов пролез через пролом в заборе, споткнулся о кирпич, выругался и зашагал по тропинке к видневшемуся невдалеке лесу. В лесу было тихо, клочьями грязной ваты кое-где в низинках лежали остатки осевшего снега, по взгоркам слой старых осыпавшихся игл уже подсох и пружинил под ногами. В солнечном затишке пробивалась к жизни первая травка. Холодный еще воздух пах хвоей, весной, и Воронцов сунул обратно в пачку незакуренную сигарету.
«Увы, — думал он, — я не дипломат и не умею предвидеть истинные намерения руководства, но если Дагирову действительно нужна развернутая перспектива аппаратного метода, то, пожалуй, прорезается интересная мысль. Что если выстроить в один ряд все, что применялось и применяется для лечения переломов и заболеваний костей? Все эти гвозди, стержни, пластинки, аппараты различных систем. И сравнить. Сравнить так, как это возможно только в эксперименте. В совершенно одинаковых условиях, строго придерживаясь рекомендаций авторов. Если зацепка правильная, может получиться отличная монография, а то и докторская диссертация. И все будут довольны. Потому что, скрепя сердце, приходится признать, что дагировский аппарат универсальнее моего. А тогда зачем же нужен мой?.. Теперь, кажется, есть за что ухватиться».
МЕДВЕДЕВА…Батюшки, как время бежит, как люди меняются: Борис Васильевич решил с нами посоветоваться. Ох, боюсь, не к добру. Неужели всерьез собирается ломать с таким трудом налаженный институт? И зачем ему «скорая помощь» — не понимаю. Чего-то я не понимаю… Надо развивать аппаратный метод, а не размениваться на все и вся. Но Дагирову эта идея взбрела в голову не случайно. Может быть, решено развивать в первую очередь именно такие институты, и «зеленой улицей» снабжают их аппаратурой и финансируют?
Медведеву даже в детском садике звали только Машей и никогда — Машенькой. Отец и мать называли ее Марией, и это звучало солидно и уважительно. Как-то не подходили ласкательные и уменьшительные окончания к имени этой спокойной щекастой девочки. Для полноты картины ей не хватало лишь очков, этаких стариковско-ученических кругляшек с проволочными дужками, но чего не было, того не было, ее зрение не нуждалось в поддержке. Еще в школе ее в шутку стали называть Марией Ивановной, а уж в институте к ней никто иначе не обращался — так серьезно бралась она за любое дело, будь то подписка на газеты, общеинститутский воскресник или отчетный доклад на партбюро. Даже муж уже через месяц после свадьбы стал называть ее по имени-отчеству.
Хотя Дагиров в хирургии женщин не очень жаловал, Медведева сразу стала одним из китов, на которых держалось отделение. «Не могу» или тем более «не хочу» для нее не существовало. «Надо» — и она оставалась дежурить вместо заболевшего товарища. «Надо» — и до полуночи вместе с Дагировым переворачивала архив.
Росла дочь, сама разогревала обед, сама убирала квартиру, только вечером обязательно звонила маме, рассказывала, какие получила отметки. Иногда вместе с папой ездила к маме на работу отвезти что-нибудь диетическое (у мамы больной желудок).
К Марии Ивановне всегда тянулись дети, настрадавшиеся по разным больницам, многоопытные малолетние «старички», хорошо познавшие боль уколов, тяжесть гипса, душный провал наркоза.
Дагиров не любил оперировать детей и делал это лишь в крайних случаях. Еще много лет назад ему предложили заведовать отделением детской хирургии. Он было согласился, но, когда, войдя в первую же палату, увидел несчастные детские мордашки, испуганные, настороженные глаза, его чадолюбивое кавказское сердце не выдержало, и он отказался. Дети тянулись к нему, охотно рассказывали свои нехитрые тайны, приходили в кабинет и подолгу сидели там — просто так, поговорить с дядей Борей. Может быть, поэтому после каждой детской операции Дагиров долго еще был задумчив, не хотел разговаривать — отходил душой.
Медведева с ее маленькими полными ручками и плавными движениями как никто больше подходила, чтобы быть детским хирургом.
Но к науке у нее тяги не было. Совершенно. Напрасно Дагиров уговаривал ее, настаивал, ругался. Ведь был уже готовый, подобранный материал, разложенные по полочкам сотни историй болезни, тысячи рентгенограмм. Надо было только посидеть над ними, обработать, осмыслить и через год-полтора стать обладателем кандидатского диплома, хотя бы из житейских соображений.
Она не спорила, не сопротивлялась, просто сказала: «Нет, это не для меня», и Дагиров не стал продолжать разговор. Он мог бы сказать, что материал постепенно устареет, а им все равно никто не воспользуется, что стыдиться нечего: все так делают, но, посмотрев в ее спокойные серые глаза, передумал. Медведева не относилась к категории людей, которые меняют свои решения.
Вмешался случай, Великий Господин Случай, который приходит только к тем, кто его ожидает.
Оперировали девочку, худенькую двенадцатилетнюю капризулю, у которой из-за перенесенного когда-то воспаления коленного сустава отстала в росте нога. Как всегда, наложили аппарат, оставалось перебить кость, чтобы потом в этом месте потянуть нежную спайку и тем самым постепенно удлинить ногу. Разрез сделали маленький, чтобы шрам был почти не виден — все-таки девушка. Вставили долото, стукнули — как будто все в порядке. Посмотрели на рентгенограмму — видна линия перелома. На седьмой день после операции начали потихоньку тянуть. Еще через семь дней сделали рентгенограмму — батюшки! Тонкая черточка перелома как была, так и осталась, а в результате растяжения разорвалась ростковая зона у верхнего конца кости. Видимо, кость не перерубили до конца, где-то сохранился костный мостик, не просматриваемый на снимке.
Осложнение! У ребенка! А Дагирова в больнице нет, он уехал на конференцию.
Все ходили ниже травы. Медведева дневала и ночевала в третьей палате. Наташа — так звали девочку — лежала расчесанная, довольная, потрясенная тем, как за ней ухаживают: апельсины, книжки, телевизор — такого она еще не видела.
Узнав по приезде о случившемся, Дагиров не смог произнести ни слова. Со стола полетели бумаги и письменный прибор.
Медведева стояла с поникшей головой.
Дагиров промчался мимо, побежал по коридору, через три ступеньки влетел на второй этаж, вбежал в третью палату. В ней никого не было…
— А они все гуляют, — безмятежно ответила хорошенькая сестра, растирая запачканный помадой палец. — Во дворе.
Действительно, еще не просохший после недавнего дождя асфальт под окнами был расчерчен на классы, и дети, кто здоровой ногой, а кто костылем, гоняли по клеткам коробку из-под ваксы. И Наташа была с ними, смеялась, подставляла, зажмурясь, солнцу бледное, прозрачное личико.
Дагиров заметил, что она довольно уверенно наступает на оперированную ногу. В нем сразу проснулся интерес исследователя.
— Сделайте снимки, — буркнул он. — Срочно!
Оказалось, что образовавшийся разрыв почти зарос молодой костью. Можно было спокойно продолжать начатое. Жаль только, что девочку придется повторно оперировать: надо ликвидировать проклятый костный мостик.
Разнос, конечно, состоялся, но уже в сравнительно мирном тоне.
— Счастлив ваш бог, — сказал в заключение Дагиров. — Если бы девочка осталась инвалидом, я бы вам никогда не простил. А так, что ж, надеюсь все будет в порядке. Но с родителями объясняйтесь сами. — Он несколько мгновений сидел неподвижно. — Ладно, детально разберем на совещании… Идите, не могу с вами больше разговаривать.
И тут Медведеву осенило.
— Извините, Борис Васильевич. Можно еще пару минут?
— Ну что там? — недовольно буркнул Дагиров. — И так все ясно. Опозорились по уши.
— Я не об этом, — настаивала Медведева. — Давайте отвлечемся, рассмотрим случившееся без эмоций. В результате наших действий произошел разрыв ростковой зоны, той тонкой прослойки, которая обеспечивает нормальный рост кости. И что же? Оказывается, ничего страшного. Закрепленная в аппарате кость заполняет этот разрыв превосходнейшим образом. И значит… — она на миг задумалась, — значит, можно было спокойно продолжать удлинение. Зачем же тогда делать разрезы, перебивать кость? Ее можно вести, как на вожжах, не пролив ни капли крови, по крайней мере, у детей. Честное слово, можно!
Медведева в восторге хлопнула в ладоши.
Дагиров с удивлением посмотрел на нее: черт возьми, никогда не замечал, что Марья Ивановна, в сущности, красивая женщина!
