Но незаметные за блеском, весельем и шумом этой эфемерной жизни, зловещие силы надвигались на город. Из Маньчжурии, где Япония хозяйничала, утвердив своего ставленника во главе карманного государства Маньчжоу-го, приходили отрывочные и угрожающие вести.
Многие пытались покинуть Маньчжурию, потому что фанатизм, с которым японцы боролись против всех, кто стоял на пути их беспредельных амбиций, был поразителен в своей жестокости. В борьбе с Японией Китай, оставшись без союзников, все чаще оглядывался на Москву. Поездки в Советский Союз стали популярными среди корреспондентов, и я решил учить русский язык для возможной поездки в Москву.
В холодный январский день я отправился на Зикавейское кладбище повидать дочь генерала Федорова. Александр открыл мне дверь, прежде чем я успел постучать; в зеркале на стене я увидел отражение лица Тамары. Окруженная людьми, она стояла посредине комнаты и улыбалась.
— Хэлло, мистер Сондерс, — сказал Александр. — Я увидел в окно автомобиль, это ваш?
— Проходите, проходите, — закричал генерал. — Вы пришли как раз вовремя, на Тамарины именины.
Я почувствовал себя незваным гостем и попытался извиниться и уйти, но генерал не отпустил меня, взяв за руку.
— Входите, входите. Очень рады. Александр возьмет ваше пальто.
Пальто сняли без моего участия, и Александр убежал с ним наверх. Когда я подошел к Тамаре, все окружавшие ее перешли на английский язык, очевидно, ради меня. Я пожал ее руку и пробормотал поздравление. Лицо ее сияло, и, хотя улыбка относилась ко всем в комнате, мне показалось, что в ее радости было что-то потаенное. Как очень молоденькая девушка, не уверенная в своей светской роли хозяйки дома, она казалась и важной, и застенчивой в то же самое время.
— Благодарю вас, — сказала она мне и повернулась к усатому господину в морской форме. Он поднес ей маленький букет слегка увядших цветов и, приложив руку к сердцу, словно давая присягу, произнес короткую речь по-рус-ски и поцеловал ей руку.
— Позвольте вам представить мистера Сондерса, — сказал генерал, взяв меня за локоть и повернув в сторону господина в морской форме. — Адмирал императорского флота Сурин.
Адмирал принял представление с легким поклоном, потом пристально посмотрел на меня сквозь пенсне, как будто я был новобранцем на смотре. Я не знал, говорит ли он по-английски, его упорный взгляд показался мне неуместным, и я стал искать глазами генерала, который куда-то исчез.
— Американец? — неожиданно спросил адмирал. Я вздрогнул и утвердительно кивнул головой.
— Почему, — строго спросил он, — почему ваша страна допустила азиатов дать пощечину вашему флоту?
Я понял, что он говорил о потоплении японцами нашего военного судна «Пеней», которое случилось в декабре на реке Янцзы. Я пожал плечами, давая понять, что непричастен к этому событию.
— Ужасная драма для адмирала Ярнелла.
Каждая его фраза звучала, как венок на чью-то могилу, он наклонил голову, как будто в знак траура.
— Они никогда не слушают военных и потом расплачиваются.
Я сам был возмущен политикой Государственного департамента и тем фактом, что твердая позиция Ярнелла не получила поддержки из Вашингтона, но не чувствовал себя ответственным за ошибки моего правительства.
— Японское правительство принесло извинения, — сказал я, повторяя официальную фразу. — Лучше принять извинения и не делать шума.
— Японцы всегда извиняются. Они бомбят госпитальные пароходы, а потом твердят: «So sorry»[24]. Но когда честь страны замешана… — он не договорил свою фразу о чести, потому что генерал Федоров неожиданно оказался между нами, как рефери:
— Не слушайте адмирала, мистер Сондерс, эти моряки всегда высказывают странные идеи.
— Если бы армия слушала адмирала Колчака в 1918 году… — сказал адмирал Сурин и взглянул на генерала неодобрительно. Очевидно, это был давнишний спор между ними, и все точки зрения были известны и не нуждались в объяснениях.
— А где баронесса? — спросил я, чтобы сказать что-ни-будь.
— Она одевается, — шепнул генерал мне в ухо, — а это всегда длинная процедура.
Александр открыл дверь новому гостю. Вошел человек лет сорока, чисто выбритый и тщательно, хотя и безвкусно, одетый. Огромная коробка шоколада с ярко-оранже-вым бантом была у него под мышкой. Александр старался помочь ему снять пальто, бутылка коньяка, которую он держал в руке, на мгновение исчезла в рукаве. Когда она появилась опять, он передал ее Александру и указал на генерала. Я заметил, что генерал не встретил его у двери и смотрел с усмешкой на всю сцену.
Гость подошел к Тамаре, дал ей коробку и щелкнул каблуками. Его дорогая одежда и яркий галстук так не подходили к этому скромному дому. Поклонившись гостям, он подошел к генералу в тот момент, когда Александр всунул бутылку коньяка в руки дедушки. Гость щелкнул каблуками генералу, адмиралу и застыл в положении «смирно».
— Благодарю вас, — сказал генерал, взглянув на наклейку на бутылке.
— Рад быть здесь, ваше превосходительство, — это прозвучало по-солдатски, и генерал принял это с легкой улыбкой.
— Мистер Сондерс, — сказал генерал, — это капрал Иванов.
— Он был в дедушкиной армии, — пояснил Александр.
— А теперь успешный делец по части так называемых ценных бумаг, — добавил генерал, и я понял, что человек в безвкусном костюме был одним из тех спекулянтов, которые делали деньги на шанхайской бирже. Иванов крепко пожал мне руку и как будто с облегчением сказал:
— Рад с вами познакомиться.
Он посторонился и пропустил генерала, который спешил к двери встречать очень старого человека с медалями на груди. Я услышал шорох и увидел баронессу, спускающуюся по лестнице.
Адмирал галантно устремился вперед и предложил баронессе руку.
— Тамара, — сказала она своим звучным голосом, — felicitations[25], и дай Бог нам праздновать твои следующие именины дома.
Она дотронулась до Тамариного бледного лба губами и дала ей маленький пакетик, завернутый в розовую бумагу. В манере, с которой баронесса приветствовала того или другого гостя, была почти незаметная разница; Иванову она протянула только два пальца.
— Я только что говорил мистеру Сондерсу, — сказал адмирал Сурин баронессе, — какая ужасная для Америки трагедия с судном «Пеней» и какие серьезные последствия для будущего.
— А что вы ожидали, mon cher, когда страной управляет народ?
— Да, но его превосходительство президент может потребовать возмещение, не так ли?
— Ах, пока он будет советоваться со всеми гражданами, весь флот будет на дне.
— Ну, все равно, — улыбнулась мне баронесса, — мистер Сондерс работает в английской газете.
Ее замечание имело мало общего с темой, о которой говорил адмирал, но, очевидно, тот факт, что я работал для подданных монарха, был в мою пользу. Решив, что пришло время уходить, я отложил разговор об уроках до более подходящего времени и стал прощаться с генералом.
— Нет, мистер Сондерс, — сказал генерал с почти испуганным выражением лица, — вы не можете уйти, друг мой.
Будет непростительно, если вы не попробуете именинного пирога.
— Это просто оскорбительно! Специальный пирог для именин, как ваш торт для новорожденных в Америке.
Это был Петров. Он оказался около меня неожиданно, улыбаясь и кивая головой. Я не заметил его прихода и не ожидал увидеть его здесь. Он посмотрел с удивлением на две бутылки шампанского в своих руках, как будто бы не зная, как они очутились у него, и поставил их неловко на стол.
— Ваше превосходительство, — сказал он генералу, — разрешите мне показать фотографию, которую прислал Николай.
Он достал фотографию молодого человека с тем умышленно вызывающим выражением лица, которое бывает только в ранней молодости.
— Новое поколение, а? — спросил он, наклоняясь над плечом генерала и глядя на карточку.
— Отличный молодой человек, — генерал показал карточку мне. — Сын Петрова учится в Америке.
Я не знал, что Петров был женат, он выглядел человеком, давно живущим без семьи. Он разговаривал со мной несколько раз, когда подавал мне в Американском клубе, но разговор всегда касался или России, или Штатов.
— Его мать умерла, — сказал Петров, словно читая мои мысли. — Два года тому назад я послал его в Сан-Франциско. Он будет служить России лучше, если у него будет хорошее образование.
— Это возможно только потому, что его отец служит у американцев, — пояснил генерал. — Николай — счастливый сын отца, который посылает ему свое жалование.
— Единственный сын, — сказал Петров, — назван в честь царя. Он не только мой сын, но и будущая надежда России.
Он взял карточку и стал разглядывать ее.
— А что он изучает? — спросил я.
