Она смотрит на меня, широко раскрыв глаза, и говорит:
— Это так романтично.
— О, Боже, Келли, это вообще не помогает!
Она кивает.
— Знаю.
— Я думала, что ты ненавидишь его.
— Только потому, что он сделал тебе больно. Но очевидно, что у тебя к нему чувства. Возможно, тебе просто нужно наброситься на него и избавиться от мыслей о нем.
— Достаточно! Единственное, что я собираюсь с ним сделать — это пережить год работы на Форрестера. Он сделал мне больно, Келли. Больше, чем я могла себе представить.
— Я знаю, — говорит она тихо. — Но может для этого была причина. Я имею в виду. Я просто говорю, что это возможно.
— Нет. Это абсолютно невозможно. Я и Дилан? Ни за что.
Она вздыхает и откидывается на спинку кровати.
— В любом случае, что с Джошем? — спрашиваю я, пытаясь сменить тему.
Она пожала плечами.
— Он до сих пор такой козел.
— Шокирующе, — отвечаю я.
— Я была слишком прилипчивой? Я не понимаю этого.
— Нет, — говорю я. — Было время в прошлом году, когда вас двоих нельзя было разлучить даже при помощи «Челюстей жизни»[11]. Должно быть другое объяснение.
— О, Боже. Ты же не думаешь, что он обманывал меня, пока мы встречались?
Я качаю головой.
— Я уверена, что это не так. Может, ему просто… Я не знаю. Страшно?
Келли хмурится.
— Чего ему бояться?
Я засмеялась грустным смехом.
— Может, он боится, что его сердце разобьют? Такое случается.
Она смотрит мне в глаза.
— Возможно.
Наша задача — вызвать огонь на себя
(Дилан)
Хорошо, я не должен был говорить то, что сказал о клубничном запахе.
Два дня спустя она явилась в офис Форрестера, пропахшая клубникой. Она наградила меня дерзким взглядом, села и начала работать.
Я не знаю, что должен был делать, быть в ярости или биться в истерике, но я сделал нечто лучшее. Я смеялся. Долго и упорно, пока слезы не потекли по моему лицу.
— С тобой все в порядке? — спрашивает она.
Я снова засмеялся, и она наградила меня косым взглядом. В конце концов, я успокоился и чувствовал себя более оптимистично. Может быть, это сработает.
Иногда мы останавливались на конкретных пунктах: журнальные статьи, лицевые счета, статьи в газетах — что угодно, и обсуждали, как именно классифицировать источники. Время от времени, когда она была занята, углубившись в какие-то непонятные документы, я небрежно пролистывал бумаги и позволял себе взглянуть на нее.
Знаю, что глупо делать это. Я знаю. Но не могу остановиться. Потому что она невероятно прекрасна. Она одета в поношенные голубые джинсы, высокие бежевые сапоги, подчеркивающие стройность ее ног, серую футболку с прототипом группы (не знаю, что это за группа, но Google позже поможет это выяснить), и тонкий белый свитер. Футболка сидит таким образом, что подчеркивает ее грудь и талию, приковывает и удерживает мое внимание. Ее волосы распущены, мягко падают на плечи и спину. Я хотел бы пропустить ее волосы через пальцы. Я помню, как когда-то целовал ее в шею, ее волосы щекотали мое лицо, и я вдыхал запах ее кожи.
— Что ты делаешь?
Смущенный, я качаю головой. — Прости, — говорю я.
— Ты смотришь на меня.
Теперь я смотрю в ее глаза, а затем отвожу взгляд.
— Тогда расстреляй меня.
Я поворачиваюсь обратно к компьютеру, вводя последнюю часть информации, бесценный дневник банкира, который был свидетелем начала беспорядков.
Я слышал ее дыхание, пока вводил информацию. Экран монитора отражал ее образ. Она смотрела на меня. Черт возьми.
Возвращайся к делам.
— Ты знаешь, чего я не слышу? — спрашивает она.
— Чего?
— Я не слышу, чтобы он работал на машинке в своем офисе.
Я смеюсь. — Может он пишет только по ночам.
— Или в другом измерении?
— Всезнайка.
Она хихикает.
— Он может удивить нас обоих, — говорю я.
— Все возможно, — говорит она. — Но я думаю, он мошенник.
Я вздыхаю, затем говорю:
— Возможно. Но я думал об этом прошлой ночью. Представь, что ты взобралась на вершину карьерной лестницы в двадцать два года. Он был еще студентом колледжа, когда получил Национальную Книжную Премию. Двадцать два года и у тебя уже главный бестселлер и высшая награда в твоей области. И кто после этого не испугается? Как добиться чего-то похожего?
— Ха. Ты прав. Я не думала об этом в таком плане.
Я улыбаюсь.
— Я люблю слышать от тебя эти слова.
— Какие слова?
— «Ты прав».
Она усмехается, затем кидает в меня карандаш.
— Некоторые вещи никогда не меняются, — говорит она.
— Ну, трудно усовершенствовать совершенство.
Она качает головой.
— Пять часов. Давай возвращаться к делу.
— Хорошо, — говорю я. Затем мой глупый, глупый, глупый рот опередил мой мозг. — Хочешь выпить чашечку кофе?
Она странно смотрит на меня, глаза прищуренные, голова наклонена набок, и говорит: — Хорошо.
Я осторожно встаю, опираясь на стол, и хватаю свою трость. Делаю несколько шагов в сторону кабинета Форрестера. Я ничего не слышу. Господи, надеюсь, он жив. Тихо приоткрываю дверь и заглядываю внутрь.
Форрестер распластался на столе, пуская слюни на свои документы.
Полагаю нам не надо отпрашиваться. Я закрываю дверь и поворачиваюсь к ней спиной.
— Он пишет? — спрашивает она.
— Да, — говорю я.
Она выглядит удивленной. — Правда?
— Нет. Он в отключке.
— О. Мой. Бог.
Я пожимаю плечами.
Мы направились к кофейне или в товарищеской тишине, или, наоборот, в гнетущей и неудобной. Я бы предпочел думать, что первый вариант более правильный, но пессимист во мне говорит, что второй вариант определенно вернее. Через две трети пути она говорит: — Тебе, похоже, лучше, — она кивает на мою трость.
— Да, — говорю я. — Новый физиотерапевт.
— Да?
— Думаю, он доминирует. Дает объявления на последних страницах «Village Voice».
Она откидывает голову назад и громко смеется.
— Ты сумасшедший, — говорит она.
— Нет, — говорю я, качая головой. — Я серьезно. Думаю, видел кожаные ремешки, торчащие из его стола. Я дам тебе свой номер на случай, если пропаду после очередного визита к нему.
— Как часто ты ходишь к нему?
— Дважды в неделю. И я должен ходить как минимум милю каждое утро. Думаю, скоро он заставит меня начать бегать.
— Что на самом деле случилось? — спрашивает она.
К тому времени как мы добираемся до кафе, я говорю:
— Позволь мне взять напитки, и тогда я тебе все расскажу.
